слов других нет.
Но пришло время. Горы в гневе тряслись, обрушивая в долины потоки камней. Угрюмо ворчал лес, шумя вершинами сосен. Гневно бормотала неведомые слова река.
Не понимали люди, о чем они говорят, на кого гневаются. Стали люди вслушиваться, о чем говорят камни, о чем шумит лес, что бормочет река. Не вдруг поняли. А когда поняли, гнев пришел в их сердца. Посветлели лица, прояснились глаза. Но страшно еще быо показывать свой гнев и радость.
А горы говорили:
— Эх, вы! Вас много, а он один. Смотрите, как он бежит прочь, когда я в гневе сыплю на него камни. Их много, а он один.
Лес шумел:
— Эх, вы! Вас много, — а он один. Смотрите, как он бежит прочь, когда я в гневе валю на него деревья. Их много, а он один.
Речка бормотала:
— Эх, вы! Вас много, а он один. Слепые вы, что ли, не видите, как он трусливо бежит, когда в гневе я обрушиваю на него струи вод своих. Их много, а он один.
Горы любили людей. Их ласковые руки умело подбирали каменные россыпи, укладывая в стены домов-лачуг. Сколько прекрасных песен слышали
камни, укрывая людей от стужи, ветра, дождей. Какие ласковые слова слушали камни из уст матерей, сколько влюбленных пряталось в тени каменных стен!
Но сколько горькой обиды слышали камни, сколько безутешных слез падало на них. И великий гнев за человека подымался до самых вершин каменных… Горы снова и снова говорили людям:
— Вас много, а он один…
Лес любил людей. Их умелые руки из теплой древесины делают много чудесных вещей. Люльку, в которой нежилось дитя, осторожно раскачивали бережные материнские руки, и дереву становилось весело. Тонкое веретено кружилось в девичьих руках, и нитка послушно обвивала дерево, и от этого весело было ему. Круглое колесо мельницы собирали из отдельных дощечек. Вот уж когда весело было!
Но сколько проклятий слышал лес, когда палку лесную брал в руки Туган-бей. Тогда удары сыпались на плечи людей. Горько было лесу. Не для этого растил деревья лес, не на горе, а на радость людям.
И гневно шумели высокие сосны людям:
— Вас много, а он один.
Река любила людей. Разве не она поила их, разве не она обмывала грязные ручонки детей? Разве не она давала людям прохладу в зной?
Что же они в гнев не войдут, как она, что же они не обрушат гнев на голову Туган-бея? Разве мало видела река горя людского? Разве не шептала она им:
— Вас много, а он один…
И все лучше понимали люди, о чем говорят горы, лес, река. И все светлее становились лица и яснее глаза у людей. И все крепче сжимались губы, чтобы не выдать радости:
— Нас много, а он один..
Все поняли это, но не все знали, что делать дальше. Еще трудно было решиться обрушить свой гнев на князя.
Но сильные духом люди всегда были на земле. Были они и на земле Туган-бея. И это не только храбрые юноши. Подымался великий гнев в кротких сердцах девушек. Разве не их тащил Туган-бей в свои покои? Разве не их Туган-бей лишал простых человеческих радостей?
Поняли храбрецы, о чем грохотали горы, шумел лес, бормотала река, и задумали убить князя.
Но земля родит не только цветы, а и крапиву, чтобы люди остерегались. Родит не только сладкие вишни, но и ядовитый сумах, чтобы люди береглись. Родит не только душистую, сладкую траву, но и подлый бурьян-сорняк, чтобы люди чистили землю, холили ее.
Забыл человек об этом — земля напомнит.
Жили в деревне чистые сердцем люди, украшение земли, но был и бурьян-сорняк. В три погибели сгибались перед Туган-беем. Руку, бившую их по лицу, лизали. Присматривались. Доносили. Оглядываясь, захлебываясь от злой радости, они шепотом рассказывали князю, что задумали храбрецы убить его.
Испугался Туган-бей: один он, а их много.
Ночью, как вор, никому не доверяя, поскакал он в Бахчисарай просить у хана помощи.
И дал хан воинов. Примчались, как волки зимой. Бешено рубили в деревне и старого и малого. Пьяные от крови, не щадили никого. В горы ушла горсточка уцелевших юношей и девушек, доверив свои жизни камням и лесу.
Но подлость за ними по тропам шла, грязной рукой путь воинам показывала. Вот-вот настигнет девушек.
И тогда решили: не дать себя схватить. Лучше с родных камней вниз головой броситься.
Горы пожалели их, помогли. Только ринулись девушки вниз, как почувствовали: не падают, а легко кружат над пропастью, крылья сильные у них, сердце крепкое, дух гордый. Орлицами стали!
А юноши подымались все выше, выше. Круче становилась тропа, меньше становилось сил. И поняли — не уйти. С тоской смотрели в небо, где плавными кругами летали большие сильные птицы. В небо крикнули:
— Помогите!
Камнем вниз падали орлицы-девушки, в глаза юношам глядели с тоской, а помочь не могли.
Пожалели горы юношей. Силу почувствовав небывалую, взмыли юноши на могучих крыльях. Орлы!
В страхе кинулись воины к Туган-бею, — а над ними стая орлиная. Свист могучих крыльев резал воздух. Месть пришла неумолимая. От нее не уйдешь. Заклевали насмерть Туган-бея.
А птицы остались тут. Гордые, смелые, недосягаемые. В горах приветливых строили гнезда, растили детей — племя орлиное.
Прошли годы. Стала земля чистой, река веселой, лес ласковым, горы спокойными. Свободная земля! И только орлы напоминают людям о том, что здесь произошло.
И слышат люди в клекоте орлином:
— Помните, люди! Вас много, вас много… Бейтесь за счастье детей ваших.
— Нет большего счастья, чем свобода, нет большей радости, чем борьба!
— Вас много, вас много, люди!
Шумел лес, бормотала река, мудро смотрели горы. Они любили свободных людей. Они гордились ими…
[54]
рапрадед мой чумаком был: в Крым за солью ездил. Как и подобает — волами…
Так вот, этот самый мой прапрадед рассказывал своей двоюродной сестре, а та пересказала жене мужнина брата моей бабушки, а жена мужнина брата — бабушке, а бабушка моей тетке, а тетка уже мне вот эту «историю»,
