Вошел рыцарь в реку и побрел по темной воде за уплывавшими золотыми перьями. Но лишь только руку протягивал, чтобы ухватить дар Золотого Селезня, как волна тут же подхватывала перо и дальше уносила… Снова тянулся жадюга за перьями и опять относило их всё дальше и дальше от берега.
А Золотой Селезень уже скрылся из виду, и темнота снова наступила. Только высоко в небе сиял узенький серпик нового месяца, да под ногами алчного рыцаря блестели на дне реки золотые перышки. Брел за ними Любина всё дальше и дальше от берега — вскоре вода уже до пояса ему дошла. А он наклонялся и нырял в воду так, что брызги кругом летели, и всё ногтями по дну царапал. Но зря — золотые перья всё время из-под пальцев у него выскальзывали и только жадность его этим усиливали…
Марцин на берегу стоял и тревожно глядел на рыцаря. Далеко уже отошел Любина. Охватил тут Марцина страх, ибо увидел он: неосторожный корыстолюбец приближался к глубокой впадине на речном дне, где водоворот был.
— Остановитесь, господин! — закричал в ужасе Марцин. — Там глубина! Там омут!..
Однако ничего не слышал жадный рыцарь кроме плеска воды. Ничего и видеть не хотел кроме блеска уплывавших от него перьев золотых, что по дну скользили. Бросился он за ними в воду еще раз. Почувствовал в руке острый край пера, но выскользнуло оно из пальцев и укатилось в яму подводную…
Напрасно звал его с берега Марцин, напрасно прыгнул в реку и поплыл на самую стремнину — чтобы спасти несчастливца. Не захотел Любина услышать его, даже глядеть не стал на руки, что ему помощь и спасение несли — только глубже нырнул…
Сомкнулись волны речные над головой корыстолюбца. Только кувшинки речные, что вблизи берега росли, глядели вслед ему побледневшими от страха лепестками…
От автора: В давние времена находили золото в силезских реках — так же, как и в горах. Об этом гласят не только сказки, но также книги и старые пергаменты.
Далеко разносилась песня Якуба Прокши, когда летним вечером возвращался он в свою кузницу. А нес он на плече кайло — старый-престарый килоф[22] из оленьего рога, что оставил ему дед вместе с кузницей. Укрытая в глубине бора, стояла она на берегу шумливого и быстрого ручья, притулившись к склону горы Сьлёнжи, и дымила весь день. Кайло это служило Якубу орудием для вскрытия дерна на далеких приречных лугах, что лежали за лесом: из-под дерна добывал он железную руду для выплавки.
Петрек Лабендзь, богатый рыцарь, что жил в своем небольшом замке на вершине горы, всего несколько дней назад дозволил Якубу Прокше за небольшую плату добывать эту руду на своих лугах.
— Только гляди, Якуб! — сказал рыцарь, угощая кузнеца мёдом в людской, где его челядь кормилась. — Поимей в виду, чтобы ты в своей кузнице всегда ко времени делал для меня всё, что мне на войне потребуется, а хлопам моим — для возделывания полей. Следи, чтобы в замке Лабендзей всегда было в достатке мечей, топоров боевых и копий, а в моих деревнях под горой Сьлёнжой — плугов, хозяйственных топоров, ножей, серпов и кос. Понял?
— Ни в чем у вас недостатка не будет, господин! — ответил Прокша. — Только бы руда пригодная была, а плавильщики и кузнецы у меня неленивые…
На лугах Лабендзевых нашел Прокша руду богатую, чистую, да к тому же и близко под дерном она залегала. И была бурая, а не красноватая, не желтая — знак, что много в ней железа.
Сильно обрадовался Якуб и уже на следующий день послал товарищей своих на луга, чтобы начали копать там и сушить руду на огне. Оттого-то и пел он веселую шахтерскую песенку, как пели ее некогда его отец и дед:
Будет вдоволь железа,
Шихта в печи не влезет!
Нам руда — что алмазы!
Сыну дома не спится,
На меня он дивится —
Почему я такой чумазый?..
Дельными, трудолюбивыми были силезские забойщики. Ловко умели добывать руду кайлами из оленьего рога. Да не только из-под дерна: если надо — брали ее со дна болот и прудов, лишь бы хватало железа для плавильщиков. А эти уж, своим чередом, вытапливали руду в плавильных печах, что дымарками в Силезии зовутся. Строили их завсегда — по местному обычаю — близ кузницы, на широкой лесной вырубке, с немалым трудом выкорчеванной еще дедами Якуба Прокши.
Ночью плавить придется,
Пот обильный прольется,
Но богаче мы станем сразу…
Этими словами закончил Якуб свою песенку: нежданно увидел что-то странное впереди.
А был он уже вблизи кузницы и вырубки, на которой стояли дымарки, — круглые печи глиняные. Днем и ночью поддерживали в них огонь с помощью мехов, днем и ночью смотрели за ними плавильщики, потому-то всегда далеко по лесу и над ручьем дымом пахло. И весь день звенели на широкой вырубке людские голоса.
Но сейчас не почуял дыма Якуб, и залегла вокруг странная, глухая, никогда здесь не бывавшая, тишина. С беспокойством прислушивался Прокша, но так ничего и не поняв, пошел дальше. Высокие деревья, что росли вдоль дороги, поредели, и вскоре за ними начался густой, но низкий ольшаник, а по земле стлалась ежевика. Однако и теперь не увидел Прокша ни одного багрового отблеска, ни одного костра.
«Что же это такое? — в тревоге подумал он. — Уж не случилось ли тут чего?» Недоброе предчувствие сдавило его сердце.
Надвинул он шапку, чтоб не слетела, и что было сил кинулся бегом к вырубке. Ничего не замечая, продирался Якуб сквозь колючий кустарник, перепрыгивал через ручейки, скрытые среди моха и папоротника. И вот уже вырубка…
Тихо было вокруг. Только где-то далеко птица ночная кричала — громко и жалобно. Испуганный, запыхавшийся, вбежал Якуб через широко распахнутые ворота на двор свой… Темно в кузнице. В хате двери выбиты. В наступающем сумраке различил он черепки побитой посуды, а возле порога наткнулся на скамейку поломанную…
За домом, на вырубке, не слышно голосов, не видно огней. Бросился Якуб к дымаркам… Стояли они погасшие, заброшенные, а внутри застывала полурасплавленная руда.
«Разбойники тут побывали!.. — пронеслось в голове Якуба. — Грабители!.. Что ж тут скажешь? Люди завсегда болтают, что в кузницах найдешь, чем поживиться: слитки железные, поковки разные. Не дешевле серебра они ценятся — особливо, если так хорошо обработаны, как у меня хлопцы делали… Да и готового оружия, топоров, ножей и копий два полных сундука стояло в сарае за домом…»
Тяжко вздохнул тут Прокша, почуял вдруг, что глаза у него как-то странно жжет. До рассвета просидел он на пороге хаты, лицо руками закрыв, а утром сморил его сон тяжелый…
Солнце всходило бледное, туманное. Лениво бросало оно лучи свои на землю из-за низко нависших, клубящихся туч.
А Прокша всё еще сидел на пороге хаты — сонный, одеревеневший от ночного холода и печали. И вдруг почувствовал, как что-то теплое, влажное коснулось руки его свисавшей. Открыл глаза. Увидел возле себя пса любимого, Гацека, который ластился к нему и тихо повизгивал, будто жаловался и хотел рассказать о том, что творилось здесь накануне…
Дали псу такую кличку — Гацек — за большие уши, которые торчали высоко и прямо вверх над маленьким лбом с узкой лисьей мордочкой. Шерсть у Гацека была желто-бурая, косматая, а хвост пушистый. Верный страж поглядывал на Якуба чуть выпуклыми черными глазами и, желая показать огорченному хозяину свою преданность, пушистым хвостом вилял.
— Гапусь… Гацусь… — с трудом повторил Якуб, гладя и прижимая к себе верного друга.
Трудно ему было встать и выйти на вырубку. Из темной кузницы веяло на него страхом: а ну, как увидит он там, на полу у наковальни, помощника своего Войцеха, — с разбитой молотом головой, или самого младшего из кузнецов, Сёмека, — копьем пронзенного…
«Людей увели, а некоторых видно побили на смерть… — водя глазами по замусоренной грабителями вырубке, с горем думал Якуб. — Иные, быть может, прочь со страху бежали».
Но в тот же день суждено было Прокше всю правду узнать. Из лесу, из самой глухой чащобы, приплелся к хате нищий странствующий. Бродя по всему свету, заглянул он недавно и в хозяйство Прокши, да и прожил тут несколько дней.
— Грабители сюда понаехали нежданно… — начал он печальное свое повествование. — Неведомо, что за люди и откудова. С криком и шумом страшным ворвались сюда целой шайкой — на конях, да и пешо… Не было у нас мочи оборониться противу их — до трех разбойников приходилось на каждого нашего! Повязали они плавильщиков и с собой увели, похватали из кузницы оружие и всё, что получше было, а из хаты добро повыволокли, да и убрались во-свояси… Налетели, словно буря страшная, и опять будто ветром их обратно унесло! Вывели Войцеха и Сёмека из кузни, а когда те за топоры хватались — пригрозили, что хату и всё вокруг спалят. Ну и поддались оба — жалко им тебя стало. А кто успел из рук разбойничьих вырваться — бежал, куда глаза глядят… Только и утешения, что никого тут не убили.
