Уже одно это доказывает правоту теоретиков санскритской драмы, утверждавших, что «Великий сказ» был источником сюжетов для многих санскритских пьес. Но, кроме того, следует отметить, что Удаяна вообще, по-видимому, в какой-то мере послужил прототипом одной из разновидностей главного героя в индийском классическом театре. В отличие от благородного и возвышенного духом героя, образцом для которого явился эпический Рама, Удаяна воплощал в себе основной тип героя комедии, человека чувствительного и живого, влюбчивого и ветреного, поклонника искусств и поэзии. Такого рода герой характерен и для перечисленных выше пьес, и, например, для известной русскому читателю пьесы Калидасы «Малявика и Агнимитра»[10]. И не случайно, что общий дух «Повести об Удаяне» (впрочем, как всего «Океана сказаний» в целом) напоминает отдельные жанры санскритской драматургии (пракарана, натика, прахасана и некоторые другие). Как и этим жанрам, «Океану сказаний», как правило, чужд торжественный, благочестивый и поучающий тон классического эпоса, произведение Сомадевы искрится красками повседневной жизни, в нем господствует здравый смысл простолюдина, и оно в значительной мере может служить зеркалом средневекового индийского народного быта, представлений и верований.
Личность царя Удаяны не была плодом вымысла Гунадхьи или, тем более, Сомадевы. Легенды об Удаяне известны нам также из ранней буддийской повествовательной литературы (в частности, из комментария к «Дхаммападе», нравоучительного сборника «Дивъявадана», тибетского перевода священного канона буддистов «Типитаки». В некоторых из буддийских текстов фигурирует и другой герой «Повести об Удаяне» — Чандамахасена из Аванти. Согласно буддийским источникам, оба они были современниками Будды, и вполне возможно, что реальные Удаяна и Чандамахасена действительно существовали и только впоследствии стали героями индийского фольклора, откуда независимо друг от друга черпали материал и буддийские проповедники и Гунадхья. Однако историческую ценность «Повесть об Удаяне» все же не нужно преувеличивать. Уже в фольклорной редакции история Удаяны несомненно приобрела фантастические черты, а Гунадхья и затем Сомадева подвергли ее дополнительной переработке. Во всяком случае рассказ о разлуке Удаяны с Васавадаттой или описание завоевания Удаяной четырех стран света кажутся явными литературными реминисценциями и напоминают эпический сюжет разлуки Рамы и Ситы или описание завоевания Индии в поэме Калидасы «Рагхуванша» («Род Рагху»).
Большее историческое значение имеет первая книга «Океана сказаний» — «Вступление к рассказу», которой, как мы можем быть уверенными, еще не было в «Великом сказе». В ней Сомадева выводит такие реальные и игравшие значительную роль в индийской истории и литературе личности, как грамматиков Папини и Катьяяну, царей Нанду и Чандрагупту Маурью, автора знаменитого политического трактата «Арт-хашастра» брахмана Чанакью (Каутилью). Как правило, они предстают в «Океане сказаний» в фантастическом ореоле, по отношению к пим смешаны все временные границы и они сведены вместе, хотя на самом деле нередко их отделяло друг от друга несколько веков. Но, вероятно, какое-то исторически достоверное ядро в рассказе имеется. Так, определенный интерес представляет собой описание свержения дипастии Нандов Чанакьей и возведение им на трон Чандрагупты. Те же события послужили сюжетом известной драмы Вишакхадатты «Мудраракшаса» («Перстень Ракшасы»)[11], и как сходство, так и расхождения в их трактовке у Вишакхадатты и Сомадевы проливают свет на это важнейшее событие индийской истории. Обогащает вступительная книга «Океана сказаний» и наши представления о развитии индийской литературы. Именно здесь Сомадева говорит о своих литературных задачах и — самое важное — излагает легенду о создании «Великого сказа», легенду, которая полна чудес и вымысла (Гунадхья объявляется в ней, например, земным воплощением божества из свиты Шивы), но является все же нашим главным источником сведений об этом загадочном произведении. Исходя из таких специфических качеств вступительной книги, мы сочли уместным и возможным присоединить ее к «Повести об Удаяне» и открыть ею наш перевод, как она открывает собой поэму Сомадевы.
В начале «Океана сказаний» Сомадева говорит, что он стремился передать все то, о чем поведал Гунадхья, точно и без отступлений. Едва ли, однако, мы можем безоговорочно доверять этому признанию. Сравнение «Океана сказаний» с двумя другими версиями «Великого сказа» показывает, что в ряде случаев Сомадева идет особым путем, изменяя расположение материала или давая ему иную трактовку. К тому же не следует забывать, что Сомадева опирался уже не на оригинал «Великого сказа» Гунадхьи, а на какую-то более позднюю, кашмирскую, его рецензию. Тем самым мы имеем достаточные основания предположить, что произведения Сомадевы и Гунадхьи в каких-то существенных своих чертах серьезно отличались друг от друга, хотя мы практически лишены возможности конкретно сопоставить их содержание.
Более определенно можно судить об отличиях стиля поэмы Сомадевы. «Великий сказ» был написан прозой, на народном диалекте и в жанре катха, близком по ряду своих особенностей к европейскому роману или повести. «Океан сказаний» написан стихами, на изысканном литературном языке и, по свидетельству самого Сомадевы, в жанре кавья («поэмы»), для которого в санскритской литературе утвердился специфический стиль. Этот стиль, который принято называть «украшенным», характеризуется обилием лирических отступлений, яркой образностью, щедрым использованием всякого рода риторических фигур, сложных слов, звуковых эффектов. Однако если у великих поэтов прошлого он был одухотворен богатым внутренним содержанием их произведений, то ко времени жизни Сомадевы этот стиль в основном использовался лишь как средство демонстрации версификаторского искусства и ученой эрудиции средневековых авторов.
Несомненным достоинством «Океана сказаний», выделяющим его среди произведений одной с ним эпохи, было то, что, написанный в согласии с традицией в стиле кавья, он все же свободен от многих его излишеств. Так, непременной принадлежностью стиля кавья были многочисленные пространные и красочные описания (природы, времен года, батальных и любовных сцен, празднеств и т. д.). Есть такие описания и в «Океане сказаний», например в «Повести об Удаяне» описания свадьбы Удаяны и Васавадатты (II.6), возвращения Удаяны в Каушамби (III.4), похода войска и завоевания мира (III.5), рождения Нараваханадатты (IV.3) и др. Но если даже у таких поэтов, как Бхарави, Магха, Бхатта (VI–VII вв.), а тем более у их эпигонов, подобного рода описания утратили связь с основной темой произведения, практически заглушают ее из-за своего обилия и выспренности, Сомадева органически соотносит их со своим повествованием, старается прибегать к ним лишь в самых эмоциональных и патетических местах рассказа.
Точно так же Сомадева значительно реже своих современников пользуется излюбленными в санскритской поэзии «языковыми украшениями» (аланкарами): тропами, аллитерацией, игрой слов и т. д. Тем не менее стиль его, отмеченный чувством меры, как правило, изящен, разнообразен, искусен. Когда по ходу повествования ему кажется это уместным, Сомадева прибегает и к игре слов, и к звуковым повторам, и к риторическим фигурам. Среди последних Сомадева предпочитает сравнения, и эти сравнения вводят читателя в мир индийской природы, отражают народные представления, обычаи и суеверия. Так, радость, которую при встрече друг с другом испытывают герои «Океана сказаний», часто сопоставляется с ликованием павлинов, приветствующих появление туч после измучившей их жары; скорбь разлученных возлюбленных — со страданиями пары уток чакравак, расстающихся, согласно поверью, каждой ночью; царевна, «истерзанная вожделениями юности», напоминает Сомадеве «лиану, согнувшуюся под бременем… цветов, которые никто не срывает»; трепещущее на ветру красное знамя на храме грозной богини Чандики — язык Смерти, лижущий свои жертвы, а лотосы на пути победоносного войска — головы легендарного тысячеглавого змея Шеши, в испуге высунувшего их из-под земли.
Некоторые из этих сравнений принадлежат к традиционному арсеналу средств санскритской поэзии, другие — и их значительно больше — введены в поэтический обиход самим Сомадевой. Особенно удачны и исполнены фантазии его синтетические образы, которые создаются тонко подобранной поэтом цепочкой сопоставлений.
Так, столицу, встречающую своего повелителя, Сомадева сравнивает с женой, встречающей мужа после долгой разлуки: «полотнища красных флагов были ее одеждой, круглые окна домов казались широко раскрытыми глазами, высокие кувшины с вином, выставленные за ворота, напоминали круглые груди, радостный гул толпы — любовный лепет, а блеск дворцов — улыбку».
