Царь Амулий, выслушав обвинителей, требовавших сурово покарать разбойника, приказал передать юношу для наказания Нумитору, так как от набегов пострадали главным образом его люди. Оставшись с Ремом, старец стал расспрашивать его о родителях. Рем же смог передать лишь то, что слышал от своего приемного отца, – о волчице, вылизывавшей его и брата-близнеца. Так Нумитор понял, что перед ним один из его внуков, и, приказав его развязать, рассказал ему об его истинном происхождении.
Дед и внук, посоветовавшись, послали надежного человека к Ромулу. Явившись в Альбу Лонгу с дружиной, Ромул напал на царский дом и, почти не встретив сопротивления, убил Амулия. Так тот был наказан за все свои преступления.
После этого Нумитор собрал народ Альбы Лонги и, обливаясь слезами, рассказал о преступлении брата и чудесном спасении внуков. Под ликующий рев толпы Ромул и Рем провозгласили деда царем и надели на его седую голову корону.
За короткое время Нумитор сумел укрепить государство, доведенное при Амулии до жалкого состояния. Быстро увеличилось население города, и царь решил вывести поселенцев к притибрским холмам. Он объявил это решение юношам, и они с радостью возглавили колонистов.
Братоубийца
Так появился на свет (кто теперь в это поверит) Рим, под чьею пятой ныне поверженный мир.
Вергилий
Так Ромул и Рем с великой радостью отправились к местам, где прошло их детство, чтобы заложить там город. К ним и свободным переселенцам присоединились рабы, собравшиеся во множестве в надежде начать на новых местах свободную жизнь.
Между братьями и ранее бывали недоразумения и ссоры, которые позднее вылились в соперничество. Уже облеченные властью вождей над большим количеством людей, они не договорились о главном. Ромул пожелал основать город на холме, имя которому Палатин. Рему и его свите пришелся по душе лежавший ближе к Тибру Авентин[286]. Заняв еще вечером каждый свой холм, они вместе со спутниками разожгли костры и стали дожидаться рассвета, когда пробуждаются птицы и песнями приветствуют восходящее солнце. Ведь только птицы, которым доступен полет, в состоянии донести смертным волю небожителей.
Рем долго боролся со сном, но к полуночи задремал. Не услышал он, как где-то рядом выла кормилица-волчица, учуявшая близкую гибель одного из своих питомцев. Он проснулся вместе с рассветом от звуков, напоминающих плач младенца.
Вскинув голову, увидел Рем шесть больших птиц, летящих с севера по направлению к нему.
– Коршуны! – радостно выдохнул он. – Чистейшие из птиц. Город будет на Авентине.
И торжествуя, отправил он гонца на Палатин, чтобы известить брата о знамении. Гонец же, приблизившись к Палатину, услышал доносящиеся оттуда ликующие вопли. И сразу же понял их причину. По небу пролетало двенадцать коршунов.
Спор между братьями разгорелся с новой силой. Рем упирал на то, что знамение предстало ему первым и поэтому он имеет право выбора. Ромул же доказывал, что боги на его стороне, ибо они послали ему вдвое большее количество крылатых вестников.
Но у Ромула было больше сторонников, и пришлось Рему скрепя сердце признать первенство брата. Не медля Ромул пригласил из Этрурии жреца, знатока священнодействий, и по его наставлениям приступил к основанию города-крепости.
В указанном ему месте он собственноручно вырыл яму той формы, какую имеет мать-земля, соприкасаясь с небом. Выброшенная наружу почва образовала подобие вала. Торжественно его обходя, этруск пояснил:
– Этот малый круг, или, как мы его называем, мундус, предназначен для подземных богов. Заполни его первинами урожая и закрой землей.
Ромул кинул в яму колосья ячменя, пшеницы, зеленые яблоки и твердые груши. Затем все присутствующие стали наперебой бросать в яму горстями землю, пока она не заполнилась до краев. Так возник священный центр, определивший форму всего города в виде круга. Оставалось только воздвигнуть стены.
Этруск подвел ослепительно белого быка и такого же цвета корову. Ромул запряг их вместе в плуг таким образом, чтобы бык был справа, а корова слева.
Именно так этруски предписывали ходить супружеской паре: мужчине справа, женщине слева.
После этого пахарь погнал священных животных. Они двинулись по заранее намеченной этруском черте, оставляя за плугом ровную борозду. Люди, шедшие сзади, поправляли вывороченный пласт по направлению к городу, чтобы ни один комок поднятой священным медным лемехом целины не лег по другую сторону борозды. Там, где черта прерывалась, Ромул останавливал животных. Лемех вынимался из плуга и ставился в гнездо лишь тогда, когда возобновлялась черта. Пропущенный участок предназначался для ворот будущего города.
В то время, пока совершалась эта удивительная церемония, спутники Ромула собирали камни. Отдав упряжку этруску, Ромул подошел к куче камней и стал складывать стену с такой сноровкой, словно бы всю свою жизнь был не пастухом и воином, а заправским каменщиком. К тому времени, когда явился Рем, стена достигла колен Ромула, чем основатель города был очень горд. Рем же стал через нее прыгать, как козел, и, кажется, вовсе не потому, чтобы продемонстрировать свою ловкость, а для того, чтобы показать соседям, как легко будет им взять город. Придя в ярость, Ромул нанес Рему смертельный удар и, когда тот упал, произнес:
– Так погибнет всякий, кто пожелает взять мой город[287]!
Похоронив брата[288] и не уронив при этом ни единой слезинки, суровый Ромул приказал подтащить сено и зажечь его. Он стал прыгать через горящее сено с такой же прытью, с какой совсем недавно его несчастный брат прыгал через стену. Его примеру последовали все участники похорон. Надо было очистить себя от братской крови и прикосновения к мертвому телу. С тех пор 21 апреля каждого года римляне отмечали день рождения города праздником Палилии. Собиравшиеся со всей округи прыгали через зажженное сено и угощались на открытом воздухе сельской пищей.
История города на Тибре началась, таким образом, с убийства и похорон. Город же по Ромулу стал называться Рома[289].
Похищение сабинянок
Совсем еще юный город имел уже имя, стены. Был у него и царь. Но ему не хватало населения. Ромул с присущим ему умом государственного мужа нашел выход из положения. Он объявил, что Рим открыт для всех, кому невмоготу жить в своем городе, в своем племени, переносить установленные порядки, подчиняться старинным обычаям. К тому же на одной из вершин холма, который впоследствии стал называться Капитолием, между двух священных деревьев было сооружено убежище, очищавшее от преступлений и дававшее неприкосновенность. И в короткое время в город нахлынула масса изгнанных и преследуемых, но также беглых рабов, разбойников и искателей приключений.
Сначала Ромула удивляло, что в любое время дня на окружавшей его город стене можно было видеть мужей, глазевших на расстилавшуюся между холмами низину. Но потом он понял, что привлекало взоры его подданных. Это были сабинские босоногие девы, спускавшиеся со своих холмов с кувшинами на плечах, чтобы набрать воду, или гнавшие на выпас скотину. Не долго думая, призвал к себе Ромул самого храброго из воинов Гостия Гостилия и обратился к нему с такими словами:
– Ты уже не раз показывал храбрость в бою. Теперь тебе, Гостий, предстоит доказать, что смелости твоей не уступает красноречие. Отправляйся к нашим соседям сабинянам[290] и латинянам, уговори их отдать своих дочерей нам в жены.
Так в Риме появился первый посол, и родовое его имя удивительно соответствовало роду его деятельности.
Ведь «Гостилий» по-латыни – «чужеземный», ему приходилось иметь дело с чужеземцами.
Достигнув ближайшего города, посланец Ромула вручил обступившим его старейшинам подарки и изложил просьбу, подкрепляя по укоренившейся привычке слова энергичными рубящими жестами.
Выслушав предложение, старейшины сердито замотали седыми головами и бородами:
– Убирайся-ка поскорее из нашего города, пока боги не обрушили на тебя гнев. Поищи для твоих женихов воровок и развратниц в другом месте!
Такие же и подобные речи пришлось Гостилию выслушать всюду, где он побывал. Вернувшись в Рим, он сокрушенно доложил царю о неудаче:
– Лучше бы мне не покидать города! Чего я только не наслышался за эти нундины[291]. Меня не только прогоняли, но и требовали возвращения исчезнувших овец или вырытой из участков репы. Ибо если что-либо пропадает на всем пространстве между Тибром и Альбанскими горами, это считают делом рук наших молодцов.
– Я прикажу никого не выпускать из города! – воскликнул помрачневший Ромул.
– На природу не наложишь запоров. К каждому не приставишь стража, – отозвался Гостилий. – Пока они воруют овец, а потом дело дойдет до женщин.
