Но когда рабы-трэли заваливали яму, среди них явилась хрупкая фигура в плаще с глубоким капюшоном и уронила туда, где лежал Синфьётли, что-то завернутое в солому. И когда дерн и земля заслонили от узников небо, Синфьётли крикнул Сигмунду:
— Я не умру, потому что государыня бросила мне кусок мяса, завернутый в солому.
Немного погодя Синфьётли опять крикнул Сигмунду:
— Государыня вложила в мясо меч. Могучий меч. Я почти уверен, что это Грам, о котором ты мне говорил.
— Если это Грам, — отозвался Сигмунд, — то он сможет прорезать плиту. Попробуй воткнуть острие в камень.
Синфьётли попробовал, и острие прошло насквозь. Тогда пленники взялись за меч каждый со своей стороны и распилили плиту надвое. Потом сообща легко сбросили дерн и землю и наконец очутились под вольным небом.
Прямо перед ними возвышались палаты конунга Сиггейра. Друзья натаскали сушняка, навалили вокруг конунговых палат и подожгли. Огонь перекинулся на дом. Тогда в дверях показался конунг Сиггейр и закричал:
— Кто посмел подпалить жилище конунга?
И Сигмунд ответил:
— Я, Сигмунд, сын Вёльсунга, дабы отомстить тебе за злодейское убийство Вёльсунгов.
Увидев Сигмунда с Грамом, богатырским мечом, Сиггейр скрылся в доме. На его месте возникла Сигню, мертвенно-бледная, с отрешенным взглядом. Сигмунд позвал ее:
— Сюда, сюда! Это я, Сигмунд. Беги из пылающего дома Сиггейра, и мы вместе вернемся в Бранстокские палаты.
Но Сигню молвила:
— Все кончено. Возмездие свершилось, и меня больше ничто не удерживает в жизни. Ты продолжишь род Вёльсунгов, брат мой, и в этом мое утешение. Без радости выходила я за конунга Сиггейра, и без радости я жила с ним, но с радостью умру с ним рядом.
Она исчезла в дыму. Пламя объяло конунговы палаты, и все, находившиеся внутри, сгорели. Так были отмщены Вёльсунги.
Сигурд, едучи лесными тропами, размышлял об этом деянии Сигмунда, своего отца, и юного Синфьётли, своего родича, и о том, что случилось с ними впоследствии.
Сигмунд и Синфьётли покинули земли конунга Сиггейра и возвратились в страну, где стояли Бранстокские палаты. Сигмунд стал великим конунгом, а Синфьётли — вождем его дружины.
А дальше было так. Сигмунд женился на женщине по имени Боргхильд, брат которой любил ту же девушку, что и Синфьётли. Юноши сошлись в честном поединке, и Синфьётли сразил брата Боргхильд наповал.
Чтобы примирить его с государыней и как-то возместить ей ее утрату, Сигмунд дал Боргхильд увесистый слиток золота. Жена конунга взяла его и проговорила:
— Вот как, оказывается, ценятся достоинства моего брата! Не будем больше упоминать о его гибели.
И она пригласила Синфьётли в Бранстокские палаты. Но, хотя Боргхильд ни словом, ни жестом не выдала вспыхнувшей в ней ненависти, она задалась целью извести мужнина любимца.
Той ночью в Бранстокских палатах был пир, и супруга конунга Боргхильд обносила гостей хмельным медом. Она подошла к Синфьётли и протянула ему рог.
— Прими этот напиток из моих рук, о друг Сигмунда, — произнесла она.
Но Синфьётли прозрел в ее глазах смерть и сказал:
— Я не буду пить из этого рога. В питье яд.
Чтобы прекратить насмешки, которыми Боргхильд принялась осыпать Синфьётли, Сигмунд, стоявший рядом, взял у жены рог. Никакой яд и никакая отрава на него не действовали. Он поднес рог к губам и осушил одним духом. Государыня сказала Синфьётли:
— Даже пить за тебя должен кто-то другой?
Чуть позже Боргхильд снова подошла к Синфьётли с рогом, полным меда, и снова предложила ему угоститься, но, посмотрев в ее глаза, он прочел в них жгучую вражду.
— В питье яд, — сказал он. — Я не приму его.
И опять Сигмунд взял рог и опростал его одним духом. И опять государыня посмеялась над Синфьётли.
В третий раз она подошла к юноше и, прежде чем поднести ему рог, сказала:
— Вот тот, кто боится выпить как мужчина! Разве в нем бьется сердце Вёльсунга?
Синфьётли видел ненависть в глазах Боргхильд, и даже ее издевка не могла заставить его принять мед. Как и прежде, Сигмунд стоял рядом. Но ему надоело поднимать и опрокидывать рог, и он шепнул Синфьётли:
— Промочи-ка усы.
Синфьётли подумал, что Сигмунд хочет, чтобы он в конце-то концов выпил мед и перестал вносить раздор в его семью. Но Сигмунд имел в виду совсем другое. Он хотел, чтобы Синфьётли притворился, будто пьет, и дал меду стечь по усам на пол. Не поняв друга, Синфьётли взял у государыни рог, поднес его к губам и опорожнил. И только он это сделал, как яд, растворенный в питье, проник в его сердце и он упал мертвый на пол Бранстокских палат.
О, как горевал Сигмунд о своем родиче и друге. Никому не позволив прикоснуться к телу, он на собственных руках понес Синфьётли через лес к морю. На берегу его внимание привлек необычайно высокий старик, вытаскивающий на песок лодку.
— Я возьму твою ношу, — сказал старик.
Сигмунд положил тело Синфьётли в лодку, намереваясь занять место рядом с ним. Но не успел он и глазом моргнуть, как судно отчалило от берега без паруса и весел. Сигмунд, провожая взглядом старика, стоявшего на корме, понял, что это не смертный, а Один Всеотец, даритель меча Грама.
Сигмунд вернулся в свои палаты. Супруга его вскорости умерла, и тогда он женился на Хьёрдис, которая зачала Сигурда. И теперь Сигурд Вёльсунг, сын Сигмунда и Хьёрдис, ехал лесными тропами с мечом Грамом на поясе и в золотом шлеме из драконьего клада на золотых волосах.
Брюнхильд в Огненном чертоге
Лесные тропы вели его вверх по склону горы. Наконец он достиг горной вершины Хиндарфьялль, открытой небу и всем ветрам. Там возвышался Огненный чертог. Сигурд различил его высокие черные стены, окруженные огненным кольцом.
Подъехав ближе, он услыхал рев бушующего пламени. Сидя верхом на Грани, своем гордом скакуне, он долго созерцал черные стены и бешено пляшущее вокруг них пламя.
Затем он послал Грани вперед. Любой другой конь уперся бы, но не потомок Слейпнира. Он маханул прямо в огонь и пронес сквозь него своего бесстрашного седока.
И вот они очутились во дворе чертога. Там не было ни людей, ни собак, ни лошадей. Сигурд спешился и, приказав Грани стоять смирно, толкнул дверь. За нею ему открылась просторная палата, обтянутая цельным гобеленом с переходившим со стены на стену изображением огромного дерева, дерева с тремя корнями. На ложе посреди палаты покоился погруженный в глубокий сон воин в полном боевом облачении. Сигурд снял шлем с головы спящего, и по ложу рассыпались дивные, сверкающие женские волосы. То была дева, о которой поведали ему птицы.
Сигурд рассек мечом пряжки ее нагрудника и долго, долго смотрел на девушку. Прекрасно было ее лицо, но сурово, как лицо того, кто покоряет, но не покоряется. Прекрасны и сильны были ее руки и плечи. Гордым был изгиб ее губ и дерзким — разлет бровей над сомкнутыми веками.
Девушка открыла глаза, и взгляд ее остановился на Сигурде.
— Кто ты, пробудивший меня? — спросила она.
— Я — Сигурд, сын Сигмунда, из рода Вёльсунгов, — ответил он.
— И ты проскакал сквозь огненное кольцо?
— Да, я это сделал.
Она встала на колени на своем ложе и простерла руки туда, откуда лился свет.
— Приветствую тебя, день! — воскликнула она. — И вас, сыны дня, солнечные лучи! И тебя, ночь с дщерью твоей! Взгляните на нас благостным взором! Приветствую вас, асы и асини! И вас, просторы широкие Мидгарда! Даруйте нам мудрость, и мудрую речь, и силу врачующую и отвратите от нас ложь и бесчестье!
Очи девушки были огромны. Казалось, они вобрали в себя всю синеву мира: синеву цветов, синеву небес и синеву боевых клинков. Она обратила эти огромные очи на Сигурда и сказала:
