– Недавно видел я сон, которому склонен верить. В этом сне морской бог Протей, сын самого Посейдона, поведал мне, что Одиссей томится на острове Огигия, у вечно юной нимфы Калипсо. Трудно покинуть ее остров, трудно и попасть туда, даже если нарочно его ищешь. Но Протей сказал мне также, что испытания Одиссея подходят к концу. Боги согласны его отпустить. Возвращайся на Итаку, царевич, и жди возвращения отца.
Телемах даже покраснел от радости. Он еще не знал, что негодяи-женихи во главе с Антиноем сговорились убить его, как только он ступит на берег.
* * *
А что же делал в это время Одиссей?
Как мы уже знаем, он распрощался с царем феакийцев и отплыл на родину. Всю дорогу проспал он, потому что уж очень много пережил за последние дни и месяцы – и плохого, и хорошего. Говорят даже, что прямо так – спящим – его и вынесли на берег добрые моряки-феакийцы. Одиссей проснулся на родном берегу и поначалу даже не понял, что возвратился домой.
Все-таки прошло почти двадцать лет.
Мало-помалу стал Одиссей узнавать родные скалы, деревья и тихую бухту, где пристал феакийский корабль. А корабля уже и след простыл – только парус виднелся на горизонте.
Одиссей огляделся: на песке лежали многочисленные подарки феакийцев. Нет, не нищим возвращался он на родину. Был он по-прежнему силен и обладал царственной статью. И все же был он нерадостен. Помнил он о погибших товарищах и тревожился о семье.
Спрятал подарки Одиссей и пошел по тропе в сторону города.
Не прошел он и ста шагов, как встретил старого знакомого. То был раб-свинопас по имени Эвмей. Эвмей не узнал своего царя, хоть и встречались они прежде. Это случилось потому, что Афина Паллада сотворила чудо: изменила лицо Одиссея и спутала его волосы, сделав его неузнаваемым.
Решил Эвмей, что перед ним бездомный странник, каких много появилось на Итаке в эти смутные годы.
Свинопас, хоть и не был богат (а может, именно поэтому), имел доброе сердце. С грустью он оглядел незнакомца.
– Бедняга, – сказал Эвмей. – Горько мне видеть чужое несчастье. Но в нынешние времена ничему не приходится удивляться. Что сказал бы наш царь, если бы увидел, какие безобразия творятся в его стране!
– О чем это ты говоришь? – насторожился Одиссей.
И тут Эвмей поведал Одиссею многое из того, о чем ты уже знаешь: и о беспорядках во дворце, и о разгуле женихов-бездельников, и о верной Пенелопе, которая ждет царя до сих пор, и о том, что молодой царевич Телемах отправился за помощью, но пока еще не вернулся. И о том, что если он и вернется, то вряд ли останется в живых, потому что злодеи-женихи готовят ему неласковую встречу.
Одиссей слушал – и мрачнел все больше.
– Вот если бы Одиссей возвратился из-за моря, – закончил свинопас. – Но нет. Погиб наш царь, а скоро и нам всем придет конец.
– Это мы еще посмотрим, – проворчал Одиссей.
Но свинопас его не расслышал. Привел он нового товарища к себе в хижину, накормил, чем смог, и оставил отдыхать – а сам отправился присмотреть за своими свиньями.
Одиссею не сиделось на месте. Он порывался тут же пойти в город и расправиться с врагами. Но годы несчастий сделали его осторожнее. Нужно было не просто вернуться, а вернуться и победить!
Тут в хижину вбежал Эвмей, довольный донельзя. Он вел за собой высокого молодого человека, богато одетого и препоясанного мечом, но усталого и встревоженного. Одиссей вгляделся в его лицо – и чуть не вскрикнул от радости: конечно, он узнал своего выросшего сына.
А вот Телемах отца не узнал. Ты же помнишь: Афина изменила внешность Одиссея.
– Смотри, странник: это же наш царевич, – объявил Эвмей. – Он вернулся. Как хорошо, что я его встретил! Иначе он бы отправился в город, прямиком в лапы заговорщиков!
– Напрасно ты остановил меня, Эвмей, – сказал Телемах без улыбки. – Я пошел бы прямиком во дворец, и кое-кому не поздоровилось бы.
– Конечно-конечно, – закивал свинопас. – Непременно. Только прошу тебя, дорогой наш царевич, – до поры оставайся тут и никуда не уходи. Здесь ты в безопасности. А я тем временем схожу в город на разведку.
Телемах кивнул:
– Да, пожалуй, теперь я не стану спешить. Отец был бы огорчен, если бы я пропал по собственной глупости.
Одиссей (неузнанный) даже головой покачал. Ах, с каким удовольствием он слушал сына!
Вот Эвмей ушел, и они остались вдвоем.
Телемах расспрашивал незнакомца: не встречал ли тот во время своих путешествий его отца, Одиссея? Но незнакомец отвечал скупо и уклончиво.
Он все не решался признаться сыну, кто он.
Наконец, Телемах замолчал. Посмотрел на собеседника внимательно и сказал:
– Уважаемый странник! Хоть ты и немногословен, но я уверен, что ты знаешь больше, чем говоришь. Не виделись ли мы раньше? Голос твой мне отчего-то знаком; кажется мне, что я его слышал когда-то, очень давно…
Одиссей улыбнулся.
– Я тоже давным-давно слышал твой голос, Телемах, – ответил он. – Только разговора у нас не получалось. Не знал ты ни слова по-гречески, всё больше пищал… помню, как плакал ты на моих руках в тот самый день, когда пришлось мне уйти на войну с троянцами!
Так и сел Телемах, словно громом пораженный. Не веря своему счастью, вгляделся он в лицо странника – и тут на несколько мгновений Афина Паллада вернула Одиссею прежний вид!
Сразу узнал отца Телемах.
– О, милостивые боги! – воскликнул он. – Вещим был сон царя Менелая! Ты действительно вернулся! Надо скорее бежать, сказать матери!
Ты же понимаешь: он был еще совсем мальчишка и не мог скрыть свою радость. Еле-еле успокоил его Одиссей. Велел не спешить и все хорошенько обдумать. Они решили, что даже Эвмею не скажут правду до поры до времени.
Скоро свинопас вернулся и сообщил им: женихи все как один собрались во дворце. Сегодня они пируют особенно широко и никого не боятся. Мало того, именно сегодня они решили потребовать от Пенелопы сделать окончательный выбор и сказать, кому же из них она отдаст руку и сердце?
Тут даже сдержанный Одиссей скрипнул зубами и произнес таким голосом, который не предвещал ничего хорошего:
– Пора возвращаться.
* * *
Телемах первым прибежал к воротам дворца. За ним следовали свинопас Эвмей с Одиссеем (который по-прежнему притворялся нищим странником).
Прохожие с радостью встречали Телемаха, но были и те, кто провожал его недобрым взглядом. Наверно, эти люди не верили, что Телемах справится с нашествием женихов-проходимцев. Ты же знаешь: дурные люди уважают только силу, а силы у Телемаха (как им казалось) не было.
Ну а Одиссея никто не узнавал.
За воротами дворца, в тени, лежал старый пес Одиссея, Аргус. Всеми брошенный, он доживал последние дни. Заслышав шаги, он поднял голову. Сразу узнал он хозяина – по стати, по голосу, по походке. Попытался встать, но сумел только вильнуть хвостом и снова уронил голову на лапы.
– Бедный мой Аргус, – проговорил Одиссей. Тихо заскулил старый пес. Так и остался он лежать у ворот, не в силах двинуться с места, только тяжело дышал и смотрел вслед Одиссею. А женихи-захватчики уже шли гурьбой навстречу гостям.
– Ага, вот и наш Телемах вернулся, – прокричал издали Антиной. – Ну как, помогли тебе твои друзья-правители? Не их ли ты притащил с собой? Хотя нет, одного я знаю. Скажи, могучий Эвмей, где оставил ты свое войско? В хлеву среди навозных куч?
– Как бы тебе самому там не оказаться, – процедил сквозь зубы Телемах.
– Что ты там бормочешь, трус? – продолжал глумиться Антиной. – Тебе придется говорить громче в присутствии нового царя Итаки! Клянусь Зевсом, уже сегодня я женюсь на твоей матери!
Телемах сжал кулаки и бросился бы на обидчика, но Одиссей удержал его – да так сильна была его рука, что Телемах не смог даже с места сдвинуться.
– А что это за старый бродяга хватает тебя за одежду? – прищурился Антиной. – Он теперь у тебя вместо папаши? Веселая семейка, ничего не скажешь! Проваливайте-ка отсюда все трое подобру-поздорову! Или вас поторопить?
Он хотел уже обнажить меч, но кто-то из приятелей его остановил.
– Не годится, – сказал этот кто-то, – устраивать кровопролитие в такой день. А что, если узнает царица?
– Верно, – сказал Антиной. – Я потерплю до вечера, когда стану правителем Итаки. И тогда мы порубим на куски всех недовольных, начиная с Телемаха и его нового папаши, вот этого нищеброда! Тот, кого так назвали, побледнел и шагнул вперед. Но тут уже Телемах заступил ему дорогу.
– Подожди, отец, – прошептал он. – Прошу тебя, не спеши.
И правда: на галерее дворца показалась царица Пенелопа. Все остановились и посмотрели на нее. И так была она прекрасна, что у Одиссея упало сердце: теперь понимал он, что женихи готовы были драться не только за царский трон!
В руках Пенелопа держала тонкое, сверкающее серебряной парчой полотно. Это был тот самый погребальный саван, который должна была она соткать для Лаэрта, отца Одиссея, прежде чем выйти замуж. Эту ткань распускала она каждую ночь и утром начинала работу заново. Но у нее больше не было сил продолжать игру. Решила она – хотя никому об этом и не сказала, – что саван станет ее собственным: если и суждено ей стать женой одного из негодяев, то замужество это будет недолгим.
