убудет, а вам будет приятственно. Ни одна еще от этого не затяжелела... Завтра ярмарка будет, и хозяйка, дай ей Создатель здоровья, меня отпустила и даже шустак пожаловала. У меня еще немного прикоплено медяшек, но там же столько будет всякого, глаза разбегутся... Вот бы сейчас прямо и пошли в сараюшку. Старший хозяин в лавку ушел, хозяйка стиркой занята, а вам нынче ученую премудрость постигать не надо, у вас вольные денечки... Пойдемте? Я правда плевать не буду, все до капелюшечки сглотаю...
— Нет уж, — сказал Тарик, нисколечко не раздумывая. — Ступай неси воду, а задумку эту выбрось из головы. Пару шустаков я тебе ради ярмарки и так подарю.
— А может, все ж таки...
— Шагай, кому говорю! — прикрикнул Тарик уже с надлежащей строгостью в голосе.
Подействовало. Подхватив полуведерки, Нури пошла к бочкам, а Тарик задумчиво смотрел ей вслед, немножко копаясь в себе...
Положа руку на сердце, порывшись в глубинах души, наедине с собой можно признаться: при других раскладах он, очень может оказаться, и отозвался бы на такое предложение, не раздумывая сходил бы в сараюшку. Это с девчонками моложе двенадцати годочков вытворять этакое, пусть даже не жульканье, крайне предосудительно — пару дюжин розог вмиг отхватишь, а при особенном невезении можно и загреметь в Воспиталку. Но в том случае исключительно, когда речь идет о вольных горожанках. Кабальницы — совсем другое. Вообще-то, и их жулькать, не достигших четырнадцати годочков, считается немного предосудительно — но это чистая негласка и не более того, писаных регламентов наподобие тех, что защищают горожаночек, тут нет. То, что предлагала только что Нури, ни под какие негласки не подпадает, кабальница — полная собственность хозяина. И ограничься бы Хорек только этим, Тарик не смотрел бы на него так презрительно. В конце концов, есть в их классе в Школариуме двое зухов, любящих при случае похвастать, что недавно сделали сосунками родительских кабальниц — вовсе даже не принуждая, обе, годочки Нури, охотно согласились за невеликую медную денежку и подарочки вроде дешевых лент в волосы и браслетиков-колечек. Никто в классе не сомневается, что парнишки не врут, а говорят правду: кабальницы есть кабальницы, знают свое незавидное местечко на грешной земле. К тому же, как только что сказала Нури, их от этого не убудет...
Вот только те две кабальницы, судя по рассказам одноклассников, весьма даже симпотные. А Нури сущая уродинка, вся какая-то кособокая, ноги кривенькие, на личико страшноватая. Тарику только сейчас пришло в голову: а что, если родители нарочно такую уродинку и купили, чтобы сыновьям, когда подрастут, лишние глупости в головы не лезли? Очередная взрослая хитрость из тех, которые не сразу понимаешь и усматриваешь...
Не хватало еще забивать голову этим! Есть заботы и поважнее.
Так что Тарик аккуратно закрыл колодец крышкой и пошел в дом. Там первым делом достал одну из квадратных пустых коробок из-под глухой укупорки 3 4 (брат привез с позапрошлой войны вражеские трофеи, не попадавшие под обычную негласку на этот счет) и высыпал на застеленную постель звенящую кучку серебряных денаров — половина новеньких с королем Ромериком, половина постарее, чуть стершиеся и поцарапанные. И отобрал из тех, что уже немало покружили по рукам, двадцать кругляшей, как и говорил Чампи. Подумал, что книготорговцу будет все равно — монеты не настолько стертые, чтобы их не принимали. Одним махом лишался почти половины накоплений, так что пусть уж остаются новенькие...
В обычное время отправился бы в город лишь в рубахе с пояском, что было вполне политесно по летней поре. Однако сейчас оба места, куда он направлялся, требовали некоторой солидности, и Тарик накинул легкий кафтанчик из канауса *, фиолетовый к тому же, а это извечный цвет учености, Тарик надеялся, делавший его чуточку взрослее. В один карман ссыпал предназначенные для книжной лавки монеты, а в другой еще несколько, вспомнив рассказы Балле. Надел фиолетовый же берет, полюбовался на себя в зеркальце и остался доволен: в самом деле, солидности прибавилось...
Вышел за калитку, прошел мимо двух домов — бабкино подворье пустехонько, а в другом огороде хлопочут два Недоросля, сыновья дядюшки Ертея, — свернул на улицу Серебряного Волка.
И вскоре, прошагав мимо десятка домов, наткнулся на маленькую, но досадную неприятность.
Дядюшка Алтуфер опять спустил с цепи своего дворового пса — здоровенного, черного с рыжиной, — и тот лежал у калитки, взирая на улицу: ждал подходящую жертву. Многие дворовые собаки невозбранно разгуливали по улице, и к этому привыкли с незапамятных времен. Но этот кобель был дурной: обожал облаять кого-то, особенно слабодушного Недоросля, делая вид, что вот-вот цапнет, придавал себе самый грозный вид, притворялся, что нападает, — а потом, потешив свою песью душеньку (впрочем, откуда у неразумных тварей душа?), снова заваливался под калитку. Хорошо еще, никого ни разу не укусил (на это склочный дядюшка Алтуфер и упирал, когда ему высказывали претензию, — иначе пса давно пришибли бы втихомолку)...
Завидев Тарика, пес оживился, вскочил, зло гавкнул пару раз, низко опуская лобастую башку, но тут же увял. Еще бы — неделю назад, когда взялся пугать трех Недорослей, получил от Тарика палкой по хребтине, а память у собак отменная. Быстренько сообразил, что связываться не стоит. Тарик прошел мимо, нарочно замедлив шаг, ни разу не оглянувшись, но на душе, пока не отошел подальше, было не то чтобы неспокойно, однако ж неприятно: хоть никогда раньше подобного за псиной не водилось, запросто мог налететь сзади и порвать новые выходные штаны — характер у него, говорили Недоросли, к старости совсем испортился, как и у людей случается...
Обошлось. А вот дальше...
Еще издали он увидел над крышами клятый цветок баралейника, кружево черного сияния. Вроде бы и не скажешь про черный цвет, что он сверкает, но этот именно что сверкал, как только что отчеканенная монета... Тарик на миг сбился с шага, но после недолгого
ошеломления двинулся дальше. И очень быстро стал догадываться, где этот символ черного чародейства обосновался...
Так оно и оказалось. Церковь святого Берамо, покровителя столицы, в первый миг показалась чужой и незнакомой. С тех самых пор, как Тарик себя помнил, над высоким куполом на золоченом штыре высотой в человеческий рост красовался золоченый же символ Создателя, большой, видимый издалека. Сейчас его не стало, от штыря не осталось и обломочка — по верхушке купола словно огромным молотом ударили, и
