На четвертый день, когда уже сгорела половина города, в мечетях собрались шерифы и, подняв к небу кораны, вскричали: «О Хаким! О Аллах!» Но молитва эта шла не от сердца. И тогда старец, который раньше всех уверовал в божественную сущность Хакима, предстал перед ним и сказал:
– Владыка наш, довольно, останови эти разрушения во имя предка твоего Муизз ли Диналлаха.
Хаким хотел задать несколько вопросов этому странному человеку, который являлся перед ним лишь в грозный час, но тот уже исчез, смешавшись с толпой.
Хаким, как обычно, сел на своего серого осла и поехал по городу, обращаясь к людям со словами примирения и милосердия. С этого времени отменялись суровые законы против христиан и евреев: первых он освободил от обязательного ношения тяжелого деревянного креста на плечах, вторых – от ярма на шее. Одинаковой терпимостью ко всем культам Хаким хотел исподволь подготовить умы к принятию нового учения. Специально для духовных собраний отводились помещения, которые назывались «домами мудрости», и ученые мужи начали публично обосновывать божественность Хакима. Но человеческий ум восстает против верований, не освященных временем, и во всем Каире нашлось не более тридцати тысяч его приверженцев. Объявился некто аль-Мушаджар, который говорил сторонникам Хакима: «Тот, к кому вы взываете вместо бога, не может ни сотворить муху, ни помешать мухе докучать ему».
Халиф, узнав об этих словах, велел дать аль-Мушаджару сто золотых монет, чтобы доказать, что он никого не хочет принуждать веровать в себя. Другие говорили: «Всему роду Фатимидов присущи такие бредовые мысли. Дед Хакима, Муизз ли Диналлах, скрывался несколько дней, а потом объявлял, что он возносился на небо; затем он укрылся в каком-то подземелье, и стали говорить, что он не умер, как все люди, а просто исчез с лица земли». Все эти разговоры, доходившие до Хакима, повергли его в глубокую задумчивость.
Халиф возвратился к себе во дворец на берегу Нила, и жизнь вошла в привычное русло. Однажды он зашел к своей сестре Ситт аль-Мульк и велел ей готовиться к свадьбе, которую собирался устроить тайно, боясь вызвать негодование народа: ведь народ не был еще убежден в божественной сущности Хакима и мог возмутиться подобным нарушением установленных законов. На церемонии в дворцовой мечети должны были присутствовать только евнухи и рабы; что же касается празднеств, которыми обычно сопровождаются подобные браки, то жители Каира, привыкшие к факелам на стенах сераля и звукам музыки, которые приносил с другого берега реки ночной ветер, вряд ли обратят внимание или удивятся. Позже, когда настанет благоприятный час, а люди будут благожелательно настроены, Хаким во всеуслышание объявит об этом тайном бракосочетании.
Наступил вечер, халиф переоделся и, как обычно, направился в обсерваторию аль-Мукаттам, чтобы взглянуть на положение звезд. Небо не предвещало Хакиму ничего доброго: зловещее расположение планет, спутанный узел звезд предсказывали скорую смерть. Но как бога, сознающего свое бессмертие, его не слишком встревожили эти небесные предостережения, которые угрожали лишь его бренному телу. Однако сердце сжалось от острой тоски, и, отказавшись от обычной прогулки, Хаким вернулся во дворец вскоре после полуночи. Переезжая на лодке через реку, он с удивлением увидел, что дворцовые сады освещены, как во время праздника.
На деревьях, словно рубины, сапфиры и изумруды, горели фонарики, из-под листвы били серебряные струи ароматической жидкости, по мраморным желобкам текла вода, а от алебастровых резных плит дворца исходили самые изысканные запахи, смешиваясь с благоуханием цветов. Чарующие звуки музыки словно лились с небес и перемежались пением птиц: обманутые этими огнями, они славили новую зарю. И на этом сверкающем фоне среди моря света вырисовывались четкие линии дворцового фасада.
Хаким был безмерно удивлен: кто здесь осмеливается устраивать праздник в его отсутствие? Какого незваного гостя могут встречать такими почестями в столь поздний час, когда эти сады обычно пустынны и тихи. Но на сей раз он не притрагивался к гашишу и не мог стать жертвой галлюцинаций. Он пошел в сад. В центре персидского ковра, окруженного факелами, словно змеи, извивались танцовщицы в ослепительных нарядах. Казалось, они не замечали халифа. У входа во дворец он увидел толпу рабов и слуг, несших золотые чаши с замороженными фруктами и вареньем, серебряные кувшины с шербетом. Хотя он шел бок о бок с ними, иногда даже задевая их, никто не обращал на него ни малейшего внимания. Его охватило тайное беспокойство. Ему казалось, что он превратился в тень, в бесплотный дух; как невидимка, проходил он через толпы людей, словно на пальце у него было надето волшебное кольцо Гигеса.
Когда он подошел к последнему залу, его ослепил поток света: тысячи свечей в серебряных канделябрах сверкали, словно огненные цветы, сливая свои пылающие лучи. Гремела музыка спрятанного на галерее оркестра. В волнении халиф укрылся за тяжелыми складками парчовой портьеры. Он увидел, что в глубине зала, на диване, рядом с Ситт аль-Мульк сидит человек, на его одежде среди блеска и сияния драгоценных камней мерцали россыпи бриллиантов. Можно было смело утверждать, что на костюм этого нового халифа ушли все сокровища Харуна ар-Рашида.
Вообразите, как был потрясен Хаким этой неожиданной сценой; он схватился за висевший на поясе кинжал, чтобы броситься на незнакомца, но его удержала какая-то непреодолимая сила. Это зрелище казалось ему предостережением свыше, но он был еще больше ошеломлен, когда узнал в человеке, сидевшем рядом с его сестрой, себя самого. Он решил, что это его двойник, а для восточных людей самое худшее предзнаменование – увидеть собственное привидение. Тень заставляет тело последовать за нею.
Здесь же появление двойника было тем более угрожающим, что он предвосхитил исполнение плана, задуманного самим Хакимом. В действиях этого фантастического халифа, праздновавшего свадьбу с Ситт аль-Мульк, на которой собирался жениться он сам, настоящий халиф, вероятно, скрывался какой-то загадочный смысл, таинственное и ужасное предзнаменование! Не было ли это какое-то ревнивое божество, которое собиралось захватить власть на небе, вырвав Ситт аль-Мульк из рук брата, разлучив чету, которую провидение предназначало друг другу от сотворения мира? А может быть, племя дивов пыталось таким образом помешать соединению носителей Высшего Разума, подменив их своим гнусным отродьем? Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Хакима. Охваченный яростью, он мечтал наслать землетрясение, потоп, огненный дождь или иное стихийное бедствие, но вспомнил, что он лишь простой смертный на этой земле и способен только на то, что в человеческих силах.
Сокрушаясь, что он не может громогласно заявить о себе, Хаким удалился и вернулся на берег Нила.
Через несколько минут калитка сада открылась, и в темноте Хаким различил две тени, одна из которых была темнее другой. Благодаря слабым отблескам, исходившим от неба, земли и воды, темнота на Востоке никогда не бывает кромешной, поэтому ему удалось разглядеть, что это были молодой араб и гигант эфиоп.
Дойдя до кромки воды, юноша опустился на колени, негр встал около него, в ночи, словно молния, блеснул меч из дамасской стали. Однако, к изумлению халифа, голова не упала с плеч; негр наклонился к юноше и прошептал ему что-то на ухо, после чего тот спокойно поднялся, никак не выражая своей радости, будто все происходящее его не касалось. Эфиоп вложил меч в ножны, а юноша двинулся вдоль берега как раз по направлению к Хакиму, наверное, к ожидавшей его лодке. Он столкнулся лицом к лицу с халифом, который сделал вид, что только что проснулся. Халиф сказал:
– Мир тебе, Юсуф, что ты здесь делаешь?
– И тебе мир, – ответил Юсуф, который по-прежнему видел в Хакиме лишь товарища по приключениям и не удивился, застав его спящим на берегу, как делают все дети Нила в душные летние ночи.
Юсуф пригласил его к себе в лодку, и они поплыли по течению вдоль восточного берега. Заря уже осветила красноватыми отблесками ближнюю равнину, где вырисовывались стоявшие на краю пустыни руины Гелиополя. Хаким выглядел задумчивым, он внимательно вглядывался в лицо своего спутника, черты которого становились все более отчетливыми при свете дня, и убеждался, что между ними существует определенное сходство, которого он раньше не замечал, потому что они виделись лишь ночью или в хмельном тумане. Он больше не сомневался в том, что перед ним недавнее видение-двойник, которого, возможно, заставили играть роль халифа, пока Хакима держали в Маристане. Однако и в этом логичном объяснении оставалось много неясного.
– Мы похожи, как братья, – сказал он Юсуфу, – иной раз так случается, если происходишь из одних и тех же мест. Откуда ты родом, друг?
– Я родился у подножия Атласа, в Магрибе, среди берберов и кабилов. Я не знал отца, которого звали Даввас, – его убили в бою вскоре после моего рождения; мой предок в далекие времена был шейхом этой страны, затерявшейся в песках.
