только бог, творец молнии, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещание, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу; избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы. Они почитают реки, и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания» [4].
В русско-византийских договорах Х столетия упоминаются Перун – бог грозы и покровитель княжеской дружины и Велес (Волос) – божество, защищавшее животных вообще и домашний скот в частности. В то время при подписании каких-то важных документов, заключении союзов было принято приносить клятву перед лицом того или иного бога.
В целом, видимо, древний славянский пантеон имел много общего с греческим, римским, германским. Почитались в основном божества, олицетворявшие силы природы.
Причина проста: в то время природа для человека любой культуры была, с одной стороны, источником пропитания и благосостояния, с другой – источником опасности. Земля давала урожай, а значит, еду. Дождь способствовал этому самому урожаю, но в чрезмерном количестве мог, наоборот, погубить посевы.
Особый благоговейный страх у древнего человека вызывала гроза, поэтому нет ничего удивительного в том, что боги грома и молнии были весьма почитаемы в самых разных культурах.
Вернемся к источникам.
В «Поучении Владимира Мономаха» (XII в.) можно найти упоминания о какой-то блаженной стране, которая после принятия христианства, видимо, отождествлялась с раем, а до того – с царством мертвых, загробным миром. В «Слове о полку Игореве», еще одном памятнике литературы XII столетия, есть строки, по которым можно сделать вывод о трехчастности мифологического славянского мира: «Растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками». Этот текст можно связать с изображениями на збручском идоле. Вполне возможно, что у славян имелись представления о некоем мировом древе и его окружении по аналогии с таковым же у древних скандинавов. Намек на это содержится, в частности, в сохранившихся текстах заговоров и сказочных зачинов: «На море-окияне, на острове Буяне стоит дуб…»
Мировое древо: где оно росло?
У норманнов-скандинавов основой всего мироздания считалось гигантское дерево – ясень Иггдрасиль. На его ветвях располагались миры богов, людей, великанов и так далее. Так как мифологические системы скандинавов и славян во многом пересекались, можно предположить, что в древности какой-то схожий образ имел место и в славянской картине мира.
Реконструировать древние представления славян о мире, богах и героях можно по сказкам и былинам, деталям древней каменной резьбы и книжной миниатюре, хотя два последних вида искусства расцветают у нас только после принятия христианства. Но ниже будет подробный разговор о том, как языческие образы трансформировались в христианские. Но факт остается фактом: сведений и источников о древних славянских верованиях у нас крайне мало.
В. М. Васнецов. Отдых Владимира Мономаха после охоты. 1870 г.
Историография: официальная и не очень
Сделаем краткий обзор крупных исследований по древней славянской религии и мифологии.
Первые научные опыты такого исследования в России предпринимались еще в XVIII веке: можно вспомнить, например, труд переводчика и писателя Михаила Попова (1742–1790(?) гг.) «Краткое описание славянского баснословия». Увы, несмотря на ряд интересных наблюдений, эту работу современные историки ценят не слишком высоко: Михаил Иванович частично выдал за достоверные сведения свои собственные фантазии.
Историк, писатель и фольклорист Михаил Чулков (1744–1792 гг.) в числе прочих своих работ опубликовал труды «Краткий мифологический лексикон» и «Словарь русских суеверий». Последний под названием «Абевега русских суеверий» переиздавался много раз, в том числе и в наше время. В этом издании основное внимание уделяется обычаям, традициям, различным явлениям фольклора, но исследователь выводит их происхождение из древнейших времен, связывает с представлениями древнего народа о мире и высших силах.
В XIX–XX веках наиболее заметными исследованиями по славянской мифологии стали работы Андрея Кайсарова «Славянская и российская мифология», Любора Нидерле «Славянские древности», Александра Афанасьева «Сказка и миф», Дмитрия Зеленина «Очерки русской мифологии», Владимира Проппа «Исторические корни волшебной сказки», Вячеслава Иванова и Владимира Топорова «Исследования в области славянских древностей», Бориса Рыбакова «Язычество древних славян», Валентина Седова «Славяне в древности» и так далее. Правда, выводы многих авторов противоречат друг другу и по-прежнему вызывают острую дискуссию в научном сообществе.
А во второй половине ХХ столетия внезапно появился новый литературный памятник, который претендовал на то, чтобы перевернуть всю известную историю славянства. Памятник этот до сих пор не признан официальной исторической наукой, хотя шуму наделал много и до сих пор весьма почитается представителями фолк-хистори, многими историками-любителями, неоязычниками. Это «Велесова книга».
История ее такова. В начале 1950-х годов в журнале русских эмигрантов «Жар-птица», который издавался в США, был опубликован сенсационный материал: обнаружились некие дощечки, на которых на неизвестном доселе (но явно славянском) языке были вырезаны истории о происхождении и многочисленных переселениях славян, об их религии и культуре. Прорисовки этих табличек были опубликованы в «Жар-птице», и благодаря тому, что на первой из них читалось имя Велеса, их начали называть «Велесовой», или «Влесовой книгой». Но это произошло не сразу – долгое время этот артефакт именовали «дощечками Изенбека»: по фамилии белогвардейского офицера, который якобы нашел их в 1919 году в одной из разгромленных русских усадеб.
Дальнейшая судьба дощечек такова: Федор Изенбек (в эмиграции он зарабатывал созданием рисунков для ковров) долгое время хранил их у себя, потом показал приятелю – Юрию Миролюбову, который, собственно, и перерисовал информацию с табличек, подготовив их к публикации. Важное уточнение: самих дощечек никто и никогда не видел. Оригиналы, если верить Миролюбову, сгинули вместе с первым своим владельцем в огне Второй мировой войны. А представить общественности копии, вручную снятые с них, получилось только в 1950-х годах.
Юрий Миролюбов постоянно путался в показаниях. Он то писал о том, что у него имеются фотостаты табличек и он в любой момент может их предоставить, то внезапно забывал об этом и представлял в редакцию «Жар-птицы» только свои зарисовки. В 1955 году в журнале опубликовали изображение одной из дощечек, которое было названо фотостатом дощечки № 16. (Всего их было якобы более трех десятков). Публикации текстов (вернее, переводов текстов с табличек, сделанных то ли Миролюбовым, то ли еще одним его
