В соответствии со спецификой подходов в толковании Атмана и Брахмана выделяются четыре системы ведант:
1) теология, учение о принципе всего сущего, 2) космология, учение о проявлении принципа во вселенной, 3) психология, учение о вхождении его как мировой души, явленной в мир, 4) этика и эсхатология, учение о судьбе души при жизни и после смерти. В применении к мифологическим сюжетам вед вся эта система стремилась выявить скрытый в них сокровенный смысл и усилить их моральную направленность. Так, Пуруша, присутствующий в ведах в качестве первочеловека, жертвенного материала для создания мира, человечества, общества, трактуется в упанишадах как воплощение духа, сознания в его абсолютной противоположности первоматерии. Таким образом, в упанишадах ведийский обряд с его фетишистским или анимистическим истолкованием заменяется цельной философией, стремящейся объяснить, «откуда мы произошли, где мы живем и куда мы движемся… по чьему повелению мы существуем здесь то в страдании, то в удовольствиях, будет ли этому причина и время, или природа, или необходимость, или случайность, или элементы, или тот, который называется Пуруша, представляя собой верховный дух».
Более всего пострадали от абстрактизации космогонические представления вед и священных книг, ибо Атман в упанишадах рассматривается как единственная реальность, за которой нет ничего, и этот исходный пункт по сути исключал существование мира вне Атмана, ибо Атман и мыслился как мир. Поэтому космогония упанишад сводилась к выяснению роли Атмана в сотворении мира и его вхождению как мирового духа в отдельные души. Конкретно это выглядит следующим образом: «Мир тогда еще не был создан, и он создавался в именах и образах… в него вплоть до кончиков ногтей вступал Атман, как нож входит всем своим острием». Или: «Атман возжаждал: я хочу быть многим, хочу разрастаться, и он создал весь мир и в него вошел». Или: «Вначале не было ничего, кроме Атмана, и не на что было бросить взгляд, и он решил: «Я буду создавать миры, и он создал эти миры: поток, пространство света, мертвое, воду». Но Атман, таким образом, не просто первоначальная одухотворенная материя, а материя, обладающая волей, способной принимать решения и их осуществлять. Создавался образный миф, единственным персонажем и действующим лицом которого был Атман.
Первоэлементом сотворенного мира считалась, в соответствии с «Ригведой», «правода», содержащая в себе землю, пространство света, небо, горы, богов, людей, диких зверей и домашних животных, птиц и прочие живые существа вплоть до червей, равно как и деревья, и все остальное в природе. Дальнейшим шагом мироздания, если бы авторы упанишад следовали своему источнику, должен был быть переход «праводы» в остальные элементы (в неорганическом мире их было пять: помимо эфира и ветра — огонь, вода и земля); но в этом случае творческие возможности Атмана приняла бы на себя вода, принизив его роль. Поэтому, несмотря на признание «праводы» первоэлементом, сообщается о сотворении сразу нескольких элементов, причем вода оказывается на четвертом месте — после эфира, ветра и огня: «Из этого Атмана возник эфир, из эфира — ветер, из ветра — огонь, из огня — вода, из воды — земля». Для перехода Атмана в органическую природу потребовалось введение еще одного звена творения — Брахмана и вхождение в него Атмана как в индивидуальную душу «вплоть до кончиков ногтей». Таким образом, все живое создается Брахманом, который изображается как организатор социального бытия:
Как города, он создал двуногих,
Как города, он создал и четвероногих.
В города, как птица, вступил он,
В города, как гражданин, вступил он.
Органическая природа делится упанишадами на три класса: рожденные из яйца, рожденные из зародыша и живорожденные, к которым были в поздних текстах добавлены рожденные с хвостом. В каждом из этих созданий, будь то животное, насекомое, растение, обитает свой Брахман как проявление жизненной силы Атмана, ибо это индивидуальная душа, проникающая во все живое. По отношению к ней вторичны даже боги, потому что Атман составляет и их сущность, выковывая прекрасные образы небожителей, как это делает кузнец, когда он использует драгоценные, а не обычные материалы. Впрочем, вхождение Брахмана во все живое мыслилось как внутренний, непостижимый процесс, подобно превращению сока цветов в мед, и сами творения остаются в неведении о предстоящей им метаморфозе, не зная, кто из них получится в следующей жизни — тигр или лев, волк или кабан, червь или муха.
Представление о возникновении человеческого рода и животных в одной из упанишад приобретает форму мифа такого же «научного» типа, какими были мифы Платона. Читая упанишады, мы можем найти в них и многое другое, созвучное Платону. Это и понимание души, и центральное место человека в мире. Божество Платона близко верховному богу упанишад, ведущему человека через мрак к свету. Разумеется, трудно себе представить, что до Платона дошли идеи упанишад: видимо, появление мистической струи в том и другом учениях было естественным развитием философской мысли, совпавшим по времени.
Упанишады возникли в среде мудрецов–отшельников, для которых интеллектуальная деятельность стала не только профессией, но и способом общения с внешним миром. В связи с этим и внешний мир приобретает в них философскую окраску. Царь Видебхи Джанака, известный индийскому эпосу как могущественный воитель, превращается в мудреца, организатора и верховного арбитра публичных философских диспутов. На одном из них мудрец, засыпавший присутствующих вопросами о причине всех вещей и устройстве мира, получил в награду тысячу коров с золотыми слитками на рогах.
В соответствии с этим образом царь–философ, глядя на свою сгорающую в пожаре столицу, не испытывает сожаления, говоря: «Митхила горит, но в ней нет ничего моего».
Джанака был, скорее всего, реальным правителем, мифологизированным в упанишадах и героизированным в эпосе. В этом преображении реальных персонажей для тех, кто знаком с европейской историко–поэтической традицией, нет ничего нового: достаточно вспомнить эволюцию образа Александра Македонского. Отсутствие светской литературы типа летописей делает невозможным определение того, каким в действительности был Джанака в годы создания упанишад, как, впрочем, и все остальные их персонажи.
Одна из упанишад сохранила рассказ, действующие лица которого — животные, выступающие в качестве ораторов. Это древнейшие из басен, сведенные позже в сборник «Панчатанатра». Индию трудно назвать родиной басен, поскольку, скажем, греческие басни древнее; но не исключено, что индийская идея переселения душ в животных оказала влияние на развитие этого жанра не только в Индии.
Ведийский пантеон складывался тысячелетиями. Индийская мифология, как и многие другие разветвленные мифологические системы, напоминает большой странноприимный дом на перекрестке дорог. Состав его обитателей постоянно менялся. Одни, едва поселившись, исчезали, оставив лишь имена в книге для гостей, другие, ютившиеся в помещении для слуг, переселялись в господские покои. И вот в глазах уже пестрит от множества имен, лиц и одеяний. К старым богам, незримым спутникам арьев в «страну обетованную», присоединялись новые, которых почитали аборигены. И это означало не просто увеличение числа небожителей, но и изменение представлений о них, придание им нового облика и свойств. Наиболее могущественные прежние боги порой уступали новичкам, становясь их слугами. Их черты размывались. Общее число богов оставалось загадкой даже для древних знатоков религии. Встречаются цифры 3339 и 33, и при этом ни одна из них не соответствует сведениям, содержащимся в ведах и комментариях к ним. Вообще число 33 было священным, поскольку в нем имелись три десятки и тройка.
С радостью узнавания мы встречаем среди богов ведийского пантеона соответствия богам древней и средневековой языческой Европы и Ирана: Дьяус–Питер (бог–владыка, бог–отец) — Юпитер; Параджани, бог грозы — литовский Перкунас, славянский Перун; Ушас — латышское Усинын, славянское Утро; маруты — италийский Мамерс, латинский Марс; Митра — иранский, а затем и средиземноморский Митра; Яма — иранский Йиму; Сома — иранский Хома. И мы уже начинаем вслушиваться в звучание имен и понятий, узнавая некоторые сразу (например, Агни — «огонь», Вата — «ветер»), другие с трудом (Индра — «ядреный», Тваштар — «творец», амрита — «бессмертие»). Однако все они персонажи собственного мифологического мира, действующие по его законам и подчас наделенные пугающим обликом.
Еще на ранней стадии религиозно–мифологического развития арьев прослеживается тенденция к выделению высшего божества, творца всего мира — богов, людей, установителя культа, создателя добра и зла. Это Праджапати, первым своим выдохом («бхух») сотворивший землю, вторым («бхувах») — воздушное пространство, третьим («свах») — небо. Первым принесший жертву, он сам едва не стал жертвой сотворенного им Агни (огня) и для прокормления последнего создал на земле растительность, а для ее произрастания и распространения — еще двух сыновей: Сурью (Солнце) и Вайю (Ветер), а затем и дочь Ушас (Зарю), дающую росу. Как и другие индийские абстрактные божества, Праджапати наделялся некоторыми человеческими свойствами — чувством страха, хитростью. Ведома ему и усталость: после утомительной работы по сотворению мира у него отвалились руки и ноги.
