И облизал сухие колючие губы.
— И что было потом? — поинтересовалась Астра, озираясь.
— Потом… потом я вернулся на фронт. Думал, что получу выговор за то, что не исполнил задание. Но там лишь кивнули, будто иного и не ждали. Впрочем, и не ждали, да… а меня отправили дальше. Работать.
И замолчал.
А она больше не спрашивала. Смотрела.
Этот район возводили сразу после войны, когда города, очнувшись от затяжного кошмара, вдруг осознали, что все еще живы. И тогда-то, обуреваемые проснувшейся вдруг жаждой к этой жизни, принялись прихорашиваться.
— Здесь раньше стояли домишки, — Астра сцепила руки за спиной. — Я их помню. Сперва мы тут жили. Бабушка сняла комнатушку в одной избе. Крохотную. Даже не комнатушку, а топчан, занавеской отделенный. За занавеской еще топчан. И снова занавеска. Людей было много, поэтому почти и не топили. Хозяйкою была старуха. Склочная такая. Она все твердила, что того и гляди в разорение введут.
Домов не осталось, тех, прежних, темных и осунувшихся, вросших в землю по самые окна, а может, и того глубже. Теперь вместо них здесь поднимались новенькие пятиэтажки, стояли крепко, смыкаясь углами, выставляя навстречу позднему солнцу блестящие щиты окон.
— Нельзя было бегать. Громко говорить. Вообще говорить. Выходить на кухню. Заглядывать в тот уголок, где стояли старухины сундуки. И вовсе лучше было лежать и не шевелиться. Людей набивалось много, потому что брала старуха дешевле прочих, брала и вещами, и хлебом, и иными продуктами. Всем, что имело ценность, но никогда не позволяла жить в долг. И не знала жалости ни к больным, ни к малым… когда одна женщина заболела и не смогла работать, старуха выгнала ее вместе с детьми.
Астра замолчала, правда, ненадолго.
— Бабушка ее прокляла. Она не говорила, но… я уже видела. Не знаю, что стало с той старухой, но думаю, что, если она и жила потом, то нехорошо, да… а уже через пару лет после войны пожары случились. Дома старые. И стояли тесно. И горело так, что весь город дымом заволокло… поговаривали, что асверские диверсанты всех подожгли, но думаю, что они не при чем. Зачем им жечь старый город?
Святослав кивнул.
Меж новостройками пролегли аккуратные дорожки, по обе стороны которых почетным конвоем вытянулись молоденькие тополя.
— Скорее дело в том, что топили там, чем придется и как придется. Да… но многие погибли на том пожаре, — Астра тряхнула головой. — И обожженных тоже хватало. Их в госпиталь наш доставляли… тогда еще не совсем, чтобы наш. Куда?
— Туда, — Святослав указал на дорожку, вдоль которой вытянулась жидкая полоса кустарника. — Там за домами будут склады…
…не совсем, чтобы склады, хотя изначально строились именно они. Это уже потом, после войны, много после, когда мир в очередной раз переменился, стало понятно, что нужды-то в этих величественных строениях нет, что стоят они в стороне и от железной дороги, и от нормальной асфальтовой, ибо новую по какой-то причине проложили не по старой, а в стороне. Вот и вышло, что огромные здания использовались лишь частично.
Дома закончились сразу и вдруг, сменившись каким-то неустроенным некрасивым полем. Оно пролегло меж гордыми пятиэтажками и белесым забором, видневшимся где-то там, едва ли не за горизонтом, хотя Святослав помнил, что идти было не так и далеко.
Через поле имелась тропа, вытоптанная сотрудниками складов и того, что ныне на этих складах размещалось. Правда тропа была узкой и довольно скользкой, а потому Святослав крепко взял диву за руку.
Чтобы не упала.
А она не стала руку вырывать.
Теплая.
Живая.
…сколько их осталось, тех, кто выжил сперва в лагерях, а потом близ линии фронта?
— Бабушка говорила, — сказала Астра, когда до стены осталось шагов десять, и Святославу видна была не только беленая ее поверхность, но и трещины на ней. — Что о прошлом нужно помнить, чтобы не совершать снова совершенных однажды ошибок. Но жить только им нельзя. Что если жить только прошлым, то будущему не останется места.
Глава 5
Глава 5
Владимира раздраженно вытирала пыль. Уже четвертый раз кряду, а может быть даже пятый, главное, что делала она это сосредоточенно, не позволяя себе отвлекаться. Да и то пыли в библиотеке, несмотря на пылепоглотители, набиралось изрядно. То ли поглотители были нехороши, то ли само по себе место это притягивало пыли слишком много, но собиралась она и под полками, и на них, и на самих книгах.
Вот ведь…
— Чего злишься? — Виктория сестру знала распрекрасно, а потому этакая вдруг страсть к чистоте, прежде Владимире совершенно несвойственная, не осталась незамеченной.
Владимира вздохнула.
Помяла тряпку, которая пылью успела пропитаться насквозь, чихнула и призналась:
— Он мне предложение сделал.
— Поздравляю, — почему-то прозвучало далеко не так радостно, как хотелось бы.
— Спасибо, — с той же мрачностью ответила Владимира.
— Ты согласилась?
— Да, но… понимаешь… я не знаю… он такой… такой… вот слишком уж такой, — Владимира тряхнула пыль. — А еще почему-то очень хочет познакомиться со всеми… ну, не только с тобой, но вообще. Зачем?
Виктория промолчала.
В конце концов, она была старше и опытней, а потому полагала, что в людях разбирается куда как лучше сестрицы. Только сейчас сделалось тошно.
И этот, значит…
— Я своего уже познакомила. С Ниночкой, — призналась она.
— И? — глаза сестрицы нехорошо блеснули. — Если что, я этой ведьме недоделанной патлы все повыдеру…
— Не стоит. Он на нее не посмотрел.
— Точно? — Владимира нахмурилась. — Уверена?
— Совершенно, — Виктория, наконец, поняла. — Знаешь, и это тоже странно…
— А что еще?
— Все странно, — она облизала палец и потерла темное пятнышко, выделявшееся на темной же полке. — Смотри, то не было никого, то вдруг у тебя ухажер, у меня ухажер… у Эвелинки опять же генерал.
— Завидуешь? — Владимира не упустила случая уколоть, и Виктория не стала кривить душой.
— Завидую.
— И я тоже, — сестрица вздохнула и села, как была, на ящик с неразобранными книгами. Ящик стоял уже третий месяц, вот как подняли из подвала по случаю — отыскался командировочный, согласившийся помочь не колбасой, а физическим трудом — так и стоял.
— Вот… у Эвелинки, стало быть. У тебя, у меня… у Ниночки.
— У Ниночки всегда кто-то есть, — возразила Владимира, смахнув пыль, раз уж села, и с ящика. На ящике, правда, та была застарелою, сизой, висящей крупными клочьями.
— Да, но прежде она своих ухажеров в квартиру не тянула. А тут вдруг собралась общий праздник устраивать. Ниночка… — Виктория подняла палец, а после посмотрела на потолок, с тоской подумав, что и его не мешало бы помыть.
Да и вообще давненько они санитарный день не проводили.
— Тоньку добавь, — подсказала сестрица. — Что-то она о своем женихе больше не говорит, зато вот какого-то охламона вчера притащила… вроде к себе, да только он так и норовил в чужие комнаты заглянуть. А дива себе мага прибрала.
— Пускай, — почему-то в конкретном этом случае Виктория не чувствовала зависти. Да и… сам маг вызывал в ней одно желание — убраться от него подальше. Даже странно было, что когда-то он казался ей симпатичным. — Она — это другое, а вот все это… знаешь, я сперва решила, что и вправду ему нужна.
Жаловалась она на жизнь редко, во-первых, потому что жизнь эта, если рассудить здраво, была очень даже неплоха. Во-вторых, жаловаться было некому.
— Он ведь именно такой, о каком я мечтала… а чем дальше, тем больше ощущение, не знаю… будто не по-настоящему все. Он меня в Ленинград зовет, а я поехать согласилась, но… теперь понимаю, что зовет-то как-то… неубедительно.
Владимира кивнула, и кудряшки ее мелкие — каждый вечер с тряпочками мается, влажные волосы на них накручивая — заплясали.
— И мой тоже. Вроде красиво говорит, а… будто для кого другого. И что делать?
— Понятия не имею, — Виктория опустилась на вторую коробку и подумала, что с ними что-то да делать надо, потому как стоят, проходы загромождают, да и против правил наверху книги нераспакованными держать. — Но… если они и вправду головы дурят? А мы вот? Задуримся?
