— Государь мой! — отвечал он мне. — Ты скоро все узнаешь; первый министр теперь в твоем доме, который уведомит тебя обо всем.
Услышав от него, что это мой дом, не знал я, что ему отвечать. Приключение это затворило мои уста, и я положил молчать до времени; удивление рассеивало мой разум, и мне представлялось, что беспокойный сон тревожил мою природу.
Сняли с меня то платье, в котором должен был я появиться в Плутоново владение, и нарядили в богатое, которое предзнаменовало, что жизнь моя опять возвращается. Когда же изумление начало отступать от меня понемногу, тогда, несколько ободрясь, вышел я опять в залу; в оной приняли меня с еще большим почтением, и сели мы все за стол. Министр сидел начальною особою, а я по правую у него руку. Прочие сидели по достоинствам. Всех, сколько тут ни было, сердца и лица наполнены были радостью; очень мало продолжалося между нами молчание. Министр начал мне говорить таким образом, что слушали и все:
— Приятель мой Славурон! Желаю, чтоб ты не счел слова мои лестью, обыкновенною всем придворным людям, которых уверения не согласуются с сердцем; мое признание истинно и непорочно, я хочу объяснить о тебе мое мнение; знаю опять и то, что хвалить персонально — знак посмеяния или нечувствительно язвительной лести, но то должно быть из уст развратного человека, а мое сердце и язык к тому не обыкли. Беспримерная твоя добродетель и поступки, о которых знаю я и весь город, толико произвели во мне почтение, что я почитаю себя неудобным сделать тебе за них воздаяние. Я здесь первый министр и сенатор, следственно, должность моя уведомляться о разумных и добродетельных людях, предстательствовать о них кесарю и возводить на приличную им степень. Я сделал то и с тобою; только не знаю, не покажется ль тебе сие ненадобным. Ты здесь чужестранец; хотя мы и живем теперь в несогласии со славянами, однако с тобою поступить мы не намерены так, как с невольником, в доказательство чего представляю я это. Он вынул из кармана бумагу, подал ее своему секретарю и приказал ему читать. Это был именной указ следующего содержания.
Милостью и произволением богов мы, кесарь, обладатель Греции и повелитель многих окрестных земель и несчетных островов, усмотря отменную и беспорочную жизнь иноплеменника Славурона, жалуем его в наши телохранители сотником. Царское слово ненарушимо, и пребудет вечно достоин и почтен Славурон от моих подданных.
Повелеваю кесарь Ал.
Как скоро окончал секретарь, министр взял у него указ и отдал мне, потом все начали меня поздравлять, и тут я узнал действительно, что жизнь моя переменилась. Наполнившись великою радостью, бросился я к ногам сенатора и благодарил его, сколько восхищенные мысли позволили моему языку. Потом началось пирование, которого я здесь объяснять не буду; возьми в пример веселых и несколько упившихся людей, но людей благородных и приятелей, то они будут примером нашей беседе. Во все это время слушал я новые от министра обещания. Когда же настало время успокоиться, тогда сенатор и все с ним бывшие из дому моего уехали, и я остался в оном с моими служителями, которые мне определены были не знаю от кого и служили мне с великим усердием.
Когда я был при смерти, то и тогда не выходила из памяти моей Филомена. Проснувшись поутру, рассуждал я о сенаторе и очень много погрешал моим мнением против его добродетели; я думал, что он тот, который истребил отца ее и по просьбе своей дочери сделал меня несчастливым, Когда я рассуждал о сем, то прислал министр за мною, чтобы я поехал с ним во дворец. Одевшись очень поспешно, пошел к нему, и поехали мы в царский дом. Кесарь принял меня весьма благосклонно и поздравил сам в новом моем чине. Приглашен я был к столу кесареву и в немногих особах обедал с ним вместе. Во время нашего обеда государь не говорил ни с кем больше, как со мною; я ему понравился столько много, что приказал он мне жить во дворце. Очень в короткое время сделался я у него в великой милости и получил высокую степень. Когда государь наименовал меня своим другом, тогда я сделан был военачальником и имел столько счастья в сем случае, что любимцы государевы, которые были прежде меня и после, не имели такого успеха. Впрочем, при всем моем благополучии сердце мое не находило прямого увеселения, страдая о кончине моей любовницы. В одно время, желая о том действительно выспросить, позвал я секретаря моего в кабинет и требовал от него, чтобы он рассказал мне свержение любимца царского первого министра, но он отвечал мне:
— Государь! Сколько я помнить могу и сколько слышал и знаю всех министров, то в Константинополе такого приключения не бывало.
— Так это неправда? — вскричал я с восхищением. — Министры все здравствуют и ни с одним никакого несчастья не было?
— Справедливо, — отвечал мне секретарь.
Тут мысли мои совсем переменились, и отчаянная любовь встретилась с великою надеждою. С этих пор я стал больше задумчив, беспокоен, ничто уже не могло увеселить меня, и я старался быть всегда уединенным. Некогда, прохаживаясь в придворном саду, встретился я с одним человеком, который подал мне письмо следующего содержания:
Несчастная Филомена
благополучному Славурону желает здоровья.
Я нахожусь теперь в сем городе и просила бы тебя, чтоб ты меня посетил, ежели еще остатки твоей ко мне любви тебе оное дозволят; но бедное мое состояние и порочная жизнь принуждают меня, чтобы я стыдилась моего неистовства.
Прости навеки.
Как скоро я взглянул в письмо и увидел имя Филомены, бросился облобызать подателя письма, равно как будто бы ту, которая его писала. Прочитав его поспешно, просил я с нетерпением служителя, чтобы он проводил меня к ней о Служитель извинялся передо мною и представлял, что мне в тот дом войти не можно без повреждения моей чести, ибо, говорил он, живет она в вольном доме.
— Я всюду следую моей страсти и ничего не опасаюсь, — говорил я ему. — Проводи меня!
Привел он меня в самое бедное и последнее жилище, которое определено было для сраму и бесчестия. Как только я вошел в него, то кровь моя замерзла; бедность и нечестие моей любовницы представились мне во всей своей славе. Потом сел я в размышлении и приказал привести ее к себе, но посланный объявил, что она показаться мне не хочет, причиною чему стыд ее и раскаяние; однако по долгом сопротивлении вошла она ко мне. Премилосердые боги! В каком состоянии я ее увидел! Платье ее состояло из шерстяного и худого рубища. Вместо того чтоб мне обрадоваться, облился я слезами и, сколько возможно, оплакивал ее состояние, потом, освободясь несколько от великой моей горести, начал уверять ее неистребленною моею любовью.
— Бедность твоя продолжалась, — говорил я ей, — по этот час, если еще остались в тебе хотя малые знаки ко мне горячности, то забудь ее и будь со мною вместе благополучна: оставь это жилище и перейди в другое, которое я тебе назначу. Ты несчастлива тем, что жила в таком состоянии, а я еще более тебя несчастлив, что имею злополучный случай видеть тебя в оном.
— Никак, — говорила она, — я недостойна того; я не для того желала тебя видеть, чтобы ты вознамерился переменить мое состояние; жизнь моя порочна, и исправления твои теперь уже не годятся; а желала я видеть тебя для того, чтоб, представясь в таком неистовом состоянии, омерзеть пред тобою и истребить слабые остатки твоей ко мне любви. Ты не старайся исправлять меня: я определила себя бесчестью, что может и тебе приключиться то же.
— Я все забываю, — говорил я ей, — и желаю видеть тебя со мною.
— Я никак на то не соглашусь, и не старайся, — сказала она.
Ты поверить не можешь, Силослав, сколько стоило мне уговорить ее. Наконец я сказал, что все презираю и желаю быть с нею вместе. Выслушав сие, бросилась она лобызать меня и в великом восхищении говорила:
— Теперь терпение и сомнение мое кончилось, возлюбленный Славурон! Я столько достойна быть твоею, сколько ты мне верен. Я приношу тебе в дар сердце, наполненное непорочностью, я верна тебе, и ничто не может привести меня на другие мысли. Не сожалей о моей бедности: я столько богата, что можно только вообразить, а не иметь. Я в сем доме не затем, чтоб подражать в нем живущим, а предприяла еще испытать тебя; ты верен мне, того я и желала. Боги для меня милостивы, и я получаю тебя такого, которого оставляла на время для изведывания, однако я расскажу обо всем пространно у себя в доме; подожди несколько меня, я переоденусь в свое и приличное роду моему платье». Потом она оставила меня и вскоре пришла одетою великолепно; итак, сели мы в карету и приехали на двор первого того министра, которого старанием и милостью получил я сие достоинство.
— Вот дом моего отца, — говорила она мне, когда мы въезжали в ворота.
Сколько я этому дивился, мне кажется, и без описания всякому вообразить возможно. Потом вошли мы на крыльцо и в покои; в то время хозяина не было дома, и встретила нас ее родная сестра и Вестона. Сестра ее была та девица, которая приходила ко мне в темницу искать моей склонности. Непонятное приключение! Я желал с нетерпеливостью о сем уведомиться, однако просили меня, чтоб я несколько потерпел, а потом желание мое будет удовольствовано. Ожидая их родителя, препроводили мы время во взаимных приветствиях, и сие свидание столько приключило мне радости, что я почитал благополучие мое беспримерным; восхищение и надежда овладели моим сердцем и наполнили желанием.
