В сие смятенное мгновение неустрашимый и привыкший к опасностям Тароп видит опасность господина своего. Он вынимает стрелу свинцовую, окропляет оную водами бугскими, напрягает лук и поражает чародейные крылья Тугарина. Силы адские отженяются и оставляют исполина, который упускает камень и стремглав разится о землю. Добрыня Никитич совершает судьбу его. Он сходит с коня, наступает ногою на горло чудовищу и сильною своею десницею срывает страшную голову от дебелых плеч и, вонзая на копье, возглашает победу, а Тароп подтверждает оную, вострубив в рог ратный. Чудовище, кончая жизнь, трепеталось столь жестоко, что выбило ногами превеликую долину, поднесь еще на месте оном видимую, а кровь его на три часа произвела в Днепре наводнение.
Богатырь довольствовался восхищением о исполнении своего обета и упражнялся в похвалах верному своему Таропу-слуге, коего неустрашимость достойна была сего нелестного признания. Между тем истребление исполина, видимое со стен киевских, произвело великое торжество. Радостные рукоплескания и восклицания:
— Да здравствует великий князь и сильный, могучий богатырь его Добрыня Никитич! — наполняли воздух. Воинство потрясало оружием и сообщало вопль торжественный с гласом народа. Победитель хотел ехать, принесть отчет о своем подвиге великому князю, но узрел оного шествующа к нему, со всем великолепием двора своего. Он не садился на коня и шествовал пешим навстречу государю, неся знак победы своей, который с коленопреклонением поверг к стопам Владимира… Я не распространяюсь в почестях, восприятых Добрынею от монарха русского и его подданных. Довольно сказать: Владимир умел награждать заслуги и справедливые россы платить благодеяния.
Но радость и приветствия должны были прерваться, чтоб с множайшим весельем проводить Владимира торжествующего в его столицу. Увидели труп исполинов подымающийся. В минуту уподобился оной горе и с прегромким треском лопнул, обратись весь в смердящую сажу. Только желудок его, подобный великой хоромине, остался цел и производил колебание, как бы что-нибудь имел в себе живое. Все обстоящие ужаснулись и ожидали, что выйдет из оного не меньше как чудовище. Добрыня готов был истребить сие при самом его начале и приложил уже копье свое, но едва острие оного коснулось, желудок обратился в водяные пары, а голова исполина в пламень, и рассыпались в воздухе. (Но кое явление! О удивительный, невероятный случай!) На месте желудка усмотрели восстающих, поглощенных исполином Болгарского князя Тревелия, его воинов и киевских витязей. Они были бледны, как усопшие, и чаяли видеть только тени их. Однако свежий воздух оживил их вскоре, и радость усугубилась. Великая княгиня обнимала своего возлюбленного брата, которого уже память оплакала. Всяк находил родственника или друга в пожранных чудовищем. Удовольствие было общее. Наконец Владимир приветствовал государя Болгарского, и сей неожидаемо обрел в нем своего зятя, ибо Тревелий со времени похищения сестры своей ничего о ней не ведал и считал ее погибшею. Радость его была чрезмерна, видя сестру свою супругою сильного монарха, подающего законы царству Закамскому, и при слышании, что Добрыня удержал ему престол его, готовый предаться в руки другого; он действительно возвратился благополучно в свое государство принять с восхищением от своих подданных, кои нашли в нем прежнего отца, ибо Тревелий, побывав в брюхе у исполина, забыл свои лютости и учинился государем кротким. Добрыня в отплату похищенного меча из его оружейной подарил ему ключ от кладовой Агрикановой, а сие привлекло к нему множество богатырей, старавшихся заслужить и заслуживших доспехи редкие, во оной хранимые.
По окончании победы над Тугарином торжество продолжалось многие дни, и забавы усугублялись присутствием государя Болгарского, коим Владимир умел придавать великолепие и живость. Один только первосвященник Перунов ужасно сердился, для чего Тугарин истреблен, а не заклан на жертвеннике бога грому. Он предвещал гнев небес и множество несчастий. Однако судьба учинила его лжецом, ибо Владимир вскоре потом принял закон истинный и самого Перуна с братиею отделал ловко.
Добрыня Никитич окончил век свой при дворе Владимировом, в славе и почтении от своего государя и любим россами. Он не вступал в брак и провождал дни, по должности своей, в ратных подвигах и увенчал чело Владимирово множеством лавров. Он разбил троекратно воинство греков, побрал их города, лежащие на Черном, или Меотийском, озере. Херсон неприступный покорился руке его, и сия отверзла в него путь торжествующему Владимиру. Враждебная Польша не смела напасть на Белоруссию. Ятвяги, радимичи, косоги и певцины платили покорно дани, понеже трепет наполнял их от одного имени богатыря сего. Он в жизнь свою убил четырех чудовищ, сорок богатырей и разбил с одним слугою своим Таропом девятнадцать воинств. Сей верный слуга разделял с ним все опасности и труды и неоднократно пособствовал к победам, как то в сражении с Косожским князем Редедею, спас и жизнь ему. Сей Редедя был исполин и, отложившись от подданства Владимирова, не хотел платить дани. Посланный для укрощения его Добрыня вызвал оного на поединок, но сей хитрый князь вырвал из рук его копье Нимродово и схватил в руки самого Добрыню, чтобы задушить его. Верный Тароп в то мгновение пустил в него девять стрел вдруг и выбил ему оба глаза, а Добрыня успел, освободясь, пересечь его мечом с головы до ног. Если слава сильному, храброму и добродетельному богатырю сему возглашает хвалу и в наших временах позднейших, поистине соратник его Тароп не меньше заслуживает вечную память.
Сказание о храбром витязе Укроме-табунщике
Картина из русских народных сказок.[38]
Есть ли у нас на Руси богатырь, кто бы вышел силой со мною померяться и на булатных мечах переведаться?
Так перед ратью половецкою кричал великан Баклан-богатырь. А у того Баклана голова была, что пивной котел; брови, что щетина; борода, что камыш: ветер в нее дунет — инда свисту пробежит. В руке у него был меч-кладенец, такой широкий, что на нем хоть блины пеки; а всех его доспехов ратных, когда он их снимал с себя и складывал на телегу, три пары волов и с места не могли тронуть.
— Что ж, или нет бойца со мною переведаться? — крикнул-гаркнул Баклан-богатырь громче прежнего. Все князья и воеводы и храбрые могучие витязи приумолкли и дух притаили: все знали нечеловечью силу бакланову и слыхали про него молву, что он-де одним пальцем до смерти быка пришибает. Вот и выискался из обоза Укрома-табунщик, стал перед князьями и воеводами и повел к ним слово:
— Государи князья и воеводы! не велите казнить, а дозвольте мне речь говорить. В прежние годы бывалые важивалась и у меня силишка: случалось, медведишка ли, другой ли косматый зверь повстречается — мне его сломать, как за ухом почесать. Благословите, государи князья и воеводы, и на этого дикого зверя руку поднять.
Вот князья и воеводы и сильные могучие витязи пожали плечами и ответили Укроме-табунщику, что если он на белом свете нажился и богу во грехах своих покаялся, то они ему на вольную смерть идти не мешают. И пошел Укрома-табунщик на великана. Баклан же богатырь только его завидел — и засмеялся молодецким хохотом, инда у воевод и витязей в ушах затрещало:
— Что-де это за бойца на меня высылаете? мне таких полдюжины и под одну пяту мало!
— Не чванься, бритая башка половецкая, — молвил ему Укрома-табунщик. — Добрые люди говорят: не сбил — не хвались. Хочешь ли со мною переведаться рука на руку? так вот кинь свое посечище: у моего батюшки много такого лому, только им у нас не храбрые витязи дерутся, а на ночь ворота запирают.
— Будь по-твоему, — отвечал Баклан-богатырь и бросил свой меч-кладенец на сыру землю.
— А это что на тебе? — сказал ему Укрома. — У моего батюшки из такого чугунного черепья собак кормят, а не храбрых витязей в него наряжают.
— И это сниму, когда тебе не любо, — со смехом промолвил Баклан-богатырь и снял с себя высокбулатный шелом.
— А это что на тебе? — опять ему говорил Укрома. — У моего батюшки малые дети в такие сетки мелких пташек ловят, а не храбрых витязей в них наряжают.
— Пожалуй, и это сниму, коли ты боишься запутаться, как синица, — с тем же смехом отвечал великан и скинул с себя стальную кольчугу переборчатую.
Так Укрома-табунщик расценил на великане все доспехи ратные: не оставил ни щита, ни рукавиц, ни поножей, ни поручей железных, все было им на смех поднято; а Баклан-богатырь снимал с себя доспех за доспехом и все смеялся злым хохотом, смекая себе на уме: «Я-де и без этого раздавлю тебя, как мошку!»
Вот и крикнули-гаркнули оба бойца и бросились друг на друга, словно два дикие зверя. Великан схватил Укрому в охапку, сжал его и хотел задушить; только Укрома был крепок, словно мельничный жернов: как ни бился с ним великан, у него ребра не подавались; наш табунщик только пыхтел да пожимался. Сам же он впился в Баклана, как паук, уцепился обеими руками за его подмышки, запустил пальцы, рванул и выхватил два клока мяса. Великан заревел от боли как бешеный и руки опустил, а Укрома стал на ноги, как ни в чем не бывало, и, не дав великану опомниться и с силою справиться, схватил его за обе ноги, тряхнул и повалил, как овсяный сноп. Вся дружина православная вскликнула от радости, а рать-сила половецкая завопила, словно душа с телом разлучилася. Укрома-табунщик дослужил свою службу князьям и воеводам: он схватил великанов меч-кладенец и одним махом отсек Баклану-богатырю буйную голову. Тогда рать-сила басурманская дрогнула и побежала с поля, инда земля застонала; а русские князья и воеводы три дня пировали на месте побоища, честили да выхваляли Укрому-табунщика, снарядили его доспехами богатырскими и нарекли сильным могучим витязем Укромою, русских сердец потехою, а половецких угрозою.
