составителя-издателя к читателю и «Предуведомление», в которых рассказывается об особенностях книги и ее назначении. Свой труд автор предназначает для тех читателей, кто любит в свободное время от скуки или на сон грядущий («чтоб с чистой мыслию спокойнее заснуть») читать или слушать различные «нелепые басни». [118]
Книга П. Тимофеева имеет свое «лицо», свой авторский почерк, что находит выражение как в принципах, положенных в основу издания, так и в их осуществлении. Можно с уверенностью говорить о том, что сказки сборника подбирались составителем по определенному плану, продуманно, со знанием дела и хорошим вкусом. Среди них нет ни одной, сюжет которой не встречался бы в русском сказочном репертуаре позднейшей записи. Более того, они очень типичны для этого репертуара, точнее, для той его части, куда включены волшебные или собственные сказки.
Пересказывая подлинно народную сказку, П. Тимофеев, помимо сюжета и мотивов, стремится также удержать и своеобразие ее слога. В сказках его сборника часто встречаются народные слова и выражения; диалогическая речь придает всему повествованию живой, выразительный и динамический характер (особенно это наблюдается в сказках №№ 34—38 настоящего сборника).
Богато представлены в них устойчивые традиционные формулы [119] — несомненный признак того, что безымянный сказочник (или сказочники) П. Тимофеева обладал прекрасной памятью и незаурядным исполнительским мастерством. Примечательно, что из десяти сказок шесть (№№ 29, 30, 32, 33, 35, 37) открываются типичной формулой-зачином: «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был (или жил) король (или купец)».
Значительную эстетическую роль играют внутритекстовые традиционные формулы, часть из которых не только повторяется в одной сказке, но и переходит из сказки в сказку. С помощью этих формул описывается или воспроизводится: 1) продолжительность сказочного действия: «ехал путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается» (№№ 29, 30, 32—35, 37); 2) внешний вид героя: «И стал молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером написать» (№ 34); 3) его обращение к избушке на курьих ножках: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом» (№№ 29, 37); 4) обращение к герою Бабы-Яги: «Доселева русского духа слыхом не слыхивано и видом не видывано, а нонеча русский дух в очах проявляется. Что ты, королевич, волею или неволею» (№№ 29, 37), и многое другое.
Ряд формул дается в развернутом и красочном виде, ритмизированной прозой, оснащенной рифмами и аллитерациями. К таковым, например, принадлежит описание снаряжения чудесного коня и поездки на нем (№№ 30, 32, 34), явно перекликающееся с былинной традицией, или вызов Сивки-бурки (№ 34). [120]
От русской сказочной традиции идут такие имена и прозвища действующих лиц, как Иван-царевич (№ 30); Иван-купеческий сын (№ 33); Иван-богатырь (№ 37); Иван-богатырь, мужицкий сын (№ 35); Иванушка-дурак (№№ 34, 35); Емеля-дурак (№ 38); Царь-девица (№ 29); Марья Маревна (№ 30); Василиса Премудрая; девка-чернавка (№ 37); Баба-Яга (№№ 29, 30, 37). Той же традицией определяется номенклатура подавляющего большинства других фантастических существ и волшебных предметов, в их числе змей-оборотень (№ 30); лягушка-оборотень (№ 37); вещая щука (№ 38); животные зятья: орел, ворон и сокол (№ 30); помощники героя: кот и собака (№ 33); кони: крылатый, вещий (№ 30), Сивка-бурка (№ 34); живая и мертвая вода; яблоня с «моложавыми» яблоками (№№ 29, 30); избушка на курьих ножках (№№ 29, 37); чудесный перстень (№ 33), и т. п.
Довольно последовательно проводится троичность — одна из характерных композиционных особенностей народной сказки. Троичность соблюдается не только в отношении персонажей сказки: три брата (№№ 29, 31, 35, 37, 38), три сестры и три зятя (№№ 30, 34, 37), три снохи и три Бабы-Яги — сестры (№№ 29, 30) и пр., но и целого ряда ситуаций, например: пастьба в течение трех суток чудесных кобылиц (№ 30), троекратное восхождение на эшафот, причем каждый раз через три ступеньки (№ 32), проведение трех ночей на могиле отца (№ 34), выполнение трех королевских задач (№ 34), и т. д.
Само собой разумеется, что в своем пересказе сказок П. Тимофеев не только следовал народной традиции, но и, подобно издателям-составителям сборников «Лекарство от задумчивости», «Дедушкины прогулки» и «Старая погудка», отступал от нее под влиянием и давлением предромантической галантной литературы.
В ряде обработанных им текстов наблюдается ослабление, а подчас и утрата той наивности в изображении действующих лиц из высшего привилегированного общества, какая свойственна народным исполнителям. Отсюда стремление к языковой дифференциации персонажей из «верхов» и «низов» и выдвижение дополнительных условий для счастливого брачного соединения героя и героини, принадлежащих к различным социальным слоям.
Если герою народной сказки — простому деревенскому парню достаточно проявить личные качества (храбрость, силу, смекалку и др.), чтобы иметь право жениться на царской дочери-красавице, то, например, для Ивана-богатыря, мужицкого сына (№ 36), личных качеств оказывается недостаточно, и потому принцесса-невеста перед тем, как сыграть свадьбу, «подтягивает» его до уровня во всем достойного светского жениха: она обучает его грамоте, [121] отучает от грубой мужицкой речи, заказывает ему у лучших портных платье, покупает дом, карету и даже добивается для него от отца-короля чина генерала.
«Принцесса приказала дать ленту, и как принесли ленту, то она, подавая ему оную ленту, говорила: „Прими, любезный братец, я тебя поздравляю генералом за твои услуги“».
Впрочем, нарочитая идеализация короля (царя) и королевской (царской) власти, частично присущая сказкам сборника П. Тимофеева, не в меньшей мере характерна и для сказок «Лекарство от задумчивости» и «Старая погудка»; особенно же она заметна в сборнике «Дедушкины прогулки». [122]
Обращает на себя внимание, что среди действующих лиц сказок сборника П. Тимофеева почти нет царей, царевичей, царевен — характерных персонажей русской волшебной сказки. Вместо них фигурируют короли, королевичи и принцессы. Подобная лексическая замена есть своеобразная дань составителя установившейся книжной традиции, идущей от переводного волшебно-рыцарского романа и повестей Чулкова и Левшина. [123]
Той же книжной традицией можно объяснить встречающиеся у П. Тимофеева, правда значительно умеренней, чем у составителей трех других сборников, вымышленные имена королей (например, король Риген, король Ракар) и наименования королевств или государств: Бельское, Дурлахское, Еракское, Пароское и др.
На второе место после «Сказок русских» П. Тимофеева мы бы поставили сборник «Лекарство от задумчивости». Он также был задуман и выполнен как отдельное самостоятельное издание, в котором отбор материалов, их систематизация и обработка, очевидно, осуществлялись одним лицом. Сборник отличается однородностью входящих в него сказок. Все они относятся к отделу «волшебных» и, за исключением одной — «История о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче», [124] по-видимому, заимствованы из устной передачи.
Как по характеру содержания, композиционной слаженности и полноте, так и по манере стилистической обработки «Лекарство от задумчивости» близко к «Сказкам русским» П. Тимофеева, и потому есть своя закономерность в том, что именно
