элементам Мец добавляет еще одно осложнение. Значение снижается, утверждает он, если разум негативно ориентирован на то, что в корне важно. Здесь мы можем рассмотреть жизнь Адольфа Гитлера. Мец утверждает, что некоторые аспекты жизни Гитлера соответствуют тому, что она имела большой смысл. Гитлер начинал со скромного положения, преодолевал трудности и препятствия и в конце концов поднялся по очень драматичной траектории, в которой он использовал различные отличительные интеллектуальные способности человека, чтобы достичь положения огромной власти, и из которой ему удалось хотя бы частично реализовать уникальное видение огромной моральной значимости. Несмотря на все это, Мец сказал бы, что Гитлеру не удалось добиться осмысленной жизни, потому что он негативно относился к вещам, имеющим фундаментальное значение. Вместо того чтобы стремиться к миру, он развязывал войны; вместо того чтобы отстаивать справедливость и помогать нуждающимся, он был ответственен за угнетение и убийство миллионов невинных жертв. Я не уверен, сказал бы Мец, что эта извращенная ориентация свела количество смысла в жизни Гитлера примерно к нулю, или что Гитлер достиг большого количества "негативного смысла". В любом случае, какая бы положительная ценность ни исходила от осмысленной жизни, Метц утверждает, что жизнь Гитлера ею не обладала.
Мне кажется, не совсем ясно, действительно ли нам нужна эта дополнительная оговорка, исключающая возможность извлечения смысла из любой негативной ориентации. Мотивация вполне понятна: мы не хотим давать положительную оценку жизни, подобной жизни Гитлера. Однако этого можно добиться, не отрицая того, что жизнь Гитлера была осмысленной. Например, мы могли бы утверждать, что жизнь Гитлера была осмысленной, но морально ужасной, и что в целом она была крайне неудачной.
Вопрос о смысле жизни в любом случае не является вопросом о всеобщей желательности этой жизни. Это то, что сам Мец старается подчеркнуть. Он утверждает, что одна жизнь может иметь больше смысла, чем другая, но в целом быть хуже: например, если более осмысленная жизнь содержит большее бремя боли. Так что если гедонистическое благополучие - это дополнительное измерение, помимо осмысленности, по которому мы оцениваем общую желательность жизни, то почему бы не рассматривать моральную праведность как еще одно измерение? И, добавим мы, почему бы не рассматривать и другие измерения - такие, как интересность, самореализация, богатство, целеустремленность и т. д.? Если мы будем придерживаться такого плюралистического подхода, нам не придется впихивать в понятие осмысленности так много соображений, как мы вынуждены делать, если мы настаиваем на осмысленности как на единственном критерии того, насколько благоразумно желательна жизнь (или как на единственном критерии, помимо гедонистического благополучия).
Его последствия для утопического смысла
Теперь давайте рассмотрим, что теория Меца подразумевает в отношении перспектив смысла в глубокой утопии.
Для тех из вас, кто читает эту статью впервые: мы представляем себе возможное будущее, в котором человечество достигло технологической зрелости, где, следовательно, мы обладаем практически неограниченной способностью изменять свой собственный разум и тело, и где человеческий труд является излишним в том смысле, что машины могут выполнять любую функциональную задачу лучше, чем человек. Мы можем задаться вопросом, как в таком случае будут выглядеть различные человеческие ценности; и, в частности, мы можем задаться вопросом, что может придать смысл нашей жизни на этой постинструментальной стадии развития.
Сначала рассмотрим ту часть (FT3), где говорится о "позитивной ориентации рациональности на фундаментальные условия человеческого существования". Здесь мы можем заметить, что утописты могут обладать повышенными способностями к рациональности. Фактически, они могут обладать множеством сверхчеловечески превосходных когнитивных и эмоциональных способностей. Это, казалось бы, поднимает потолок того, насколько осмысленной может быть утопическая жизнь в принципе. Утописты могут ориентироваться и вникать в суть вещей более глубоко и основательно, чем это способны делать мы. Мы тупы и поверхностны, едва ли сознательны. Они же живы и бодрствуют; они могут чувствовать более интенсивно и тонко, мыслить более ясно и глубоко. Все это хорошо.
Но как насчет "фундаментальных условий человеческого существования", на которые, согласно теории Метца, эти способности должны быть позитивно ориентированы, чтобы обрести жизнь со смыслом? Какие возможности будут у утопистов для приобщения к хорошему, истинному и прекрасному?
Здесь ответ несколько менее очевиден. Если мы начнем с "добра", то те из вас, кто присутствовал на вчерашней лекции, вспомнят, что у нас была некоторая дискуссия о цели, которая имеет отношение к этому моменту. Сегодня я не могу повторить все это. Но мы можем отметить, что вклад, подобный вкладу Нельсона Манделы, больше не будет возможен в утопии, где, по предположению, больше не существует таких серьезных несправедливостей, как та, которую он помог преодолеть. В утопии будут и другие способы творить добро, хотя многие из них будут недоступны для нас - только для высокооптимизированных искусственных разумов, специально созданных для выполнения определенных функций. Возможно, у нас все же будут некоторые возможности внести свой вклад, в частности, выполняя некоторые из задач, связанных с агентами, о которых я говорил вчера. Поступая таким образом, мы могли бы позитивно ориентироваться на добро, хотя, предположительно, и не внося практического вклада, который поднялся бы до уровня значимости борьбы Манделы.
Есть и другой способ ориентации на добро, который широко открыт для утопистов. Кроме того, что мы причиняем добро, возможно, мы могли бы удовлетворить требование позитивной ориентации, будучи добрыми? То есть либо быть благожелательно настроенным, либо активно созерцать, воспринимать, восхищаться или любить добро? Нет никаких причин, по которым утописты не могли бы позитивно ориентироваться на добро такими способами.
Более того, они могли бы делать это в большей степени, чем мы сейчас. Они могли бы гораздо лучше подготовиться к любви и пониманию. Они также могли бы извлечь пользу из того, что в себе и вокруг себя имеют больше легко ощутимых и осязаемых проявлений добра, на которые можно положительно ориентироваться, чем это дано нам, сравнительным убогим. Мир, в котором мы живем, во многих отношениях довольно некрасив (или, по крайней мере, кажется таковым), обезображен многочисленными моральными уродствами и другими гротескными характеристиками. Возможно, нам было бы легче воспринимать, восхищаться и любить добро, если бы мы могли видеть вокруг себя больше прекрасных примеров и образцов добра.
К сожалению, Метц не считает, что такого рода некаузально-эффективного "установочного ориентирования-направленности" добра достаточно. Он пишет:
"Подумайте об осмысленности помощи. Для настоящего смысла недостаточно, скажем, просто хотеть, чтобы другим помогали, или радоваться, видя, что им помогают; нужно, конечно, еще и помогать".
Таким образом, по мнению Метца, если мы хотим обрести смысл жизни, ориентируясь на добро, нам нужно участвовать в создании добра, решая какую-то проблему. В условиях,
