на большую базу пользователей. Чем больше людей, тем больше мозгов, способных создавать изобретения, и тем выше ценность каждого конкретного изобретения, поскольку оно может быть использовано на благо большего числа людей.
Таким образом, чем больше население планеты, тем выше темпы интеллектуального и технологического прогресса, а значит, и темпы экономического роста.
Но это не совсем верно. Скорее, следовало бы сказать: чем больше население планеты, тем сильнее, по нашему мнению, должны быть движущие силы интеллектуального и технологического прогресса. Фактические темпы прогресса будут зависеть также от того, насколько трудно добиться прогресса. А это будет зависеть от времени. В частности, можно ожидать, что с течением времени это будет все труднее, поскольку в первую очередь срываются самые низко висящие плоды.
Таким образом, существуют два конкурирующих фактора. Население планеты начинается с малого: на дереве идей есть низко висящие плоды, но общее усилие, затраченное на их срывание, невелико. Позже население планеты становится намного больше: низко висящие плоды исчезают, но гораздо больше усилий прилагается для того, чтобы добраться до оставшихся плодов. Априори неясно, какой из двух факторов должен доминировать. Модель не предсказывает, ускоряется или замедляется технологический прогресс.
Если посмотреть на этот вопрос эмпирически, то мы увидим, что прогресс на самом деле ускорялся на макроисторических временных масштабах. Когда человеческий вид впервые эволюционировал, и в течение последующих сотен тысяч лет популяции были небольшими (может быть, полмиллиона), а прогресс был настолько медленным, что тысячелетия проходили практически без изменений в технологиях.
Затем, после сельскохозяйственной революции, человеческая популяция увеличилась, а темпы технологического прогресса стали намного выше: теперь мировая экономика удваивается примерно раз в 1000 лет. Это было резкое ускорение. Но по современным меркам прогресс все еще оставался ледниковым.
Он был настолько медленным, что современные наблюдатели не заметили его. Его можно было обнаружить, только сравнив технологические возможности за длительный период времени, но данных, необходимых для такого сравнения, - подробных исторических рассказов, археологических раскопок с углеродным датированием и тому подобного - не было. Поэтому в восприятии истории древними людьми не наблюдалось никакой тенденции к технологическому прогрессу. Как заметил историк экономической мысли Роберт Хейлбронер:
"На самой вершине первых стратифицированных обществ грезились династические мечты и видения триумфа или гибели; но в папирусах и клинописных табличках, на которых были записаны эти надежды и страхи, нет ни малейшего упоминания о том, что они предусматривали хоть в малейшей степени изменения в материальных условиях жизни широких масс или, тем более, самого правящего класса".
Если гипотезы о макротренде и выдвигались, то они обычно основывались на предпосылке об ухудшении. Здесь мы имеем дело с идеей "падения": изгнания из сада изобилия или светского упадка по сравнению с ранее вменяемым "золотым веком". Большая стрела истории воспринималась как ржавая и уходящая вниз. Или, наоборот (например, в древнеиндийской и китайской традициях), стрела истории загибается назад, образуя циклическую концепцию исторического времени, в которой уровень жизни растет и падает в постоянно повторяющейся волнообразной динамике.
Подобные представления о том, что мы находимся на склоне, могли отражать смутную коллективную память или, возможно, примитивный антропологический рассказ о том, что было потеряно при переходе от фуражировки к земледелию. Историю катастрофического падения уровня жизни в результате аграрной революции можно прочесть в скелетных останках тех ранних фермеров. Их кости свидетельствуют об отставании в росте и недостатке питательных веществ по сравнению с их палеолитическими предками.
Это, кстати, хорошая - и потому печальная - иллюстрация мальтузианской динамики, о которой мы говорили ранее: огромный экономический рост, который не привел к улучшению среднего благосостояния, поскольку увеличение производства съедалось ростом населения. На самом деле, это не только не улучшило положение людей, но даже ухудшило их жизнь. Причина очевидного ухудшения качества жизни могла заключаться в том, что условия стали менее изменчивыми и/или что наиболее экономически эффективные модели питания и поведения в новых условиях стали менее увлекательными, менее питательными и менее соответствующими нашей биологической природе.
Таким образом, идея материального прогресса - это удивительно современное изобретение. Тем не менее, оглядываясь назад, мы видим, что за многие века технологический прогресс действительно имел место, что привело к 200-кратному увеличению мирового ВВП и численности населения планеты - эти два показателя в мальтузианских условиях были эквивалентны - за последние 10 000 лет до начала промышленной революции; а затем к еще 100-кратному увеличению мирового ВВП и 10-кратному увеличению численности населения планеты - и, следовательно, 10-кратному увеличению среднего дохода - с начала промышленной революции до настоящего времени. Время удвоения мировой экономики составило около десятков тысяч лет для охотников-собирателей; около тысячи лет для земледельцев; и около тридцати лет для человечества индустриальной эпохи.
В последние несколько сотен лет, когда вокруг нас стало гораздо больше людей, чем когда-либо прежде, сплетенных торговлей и коммуникациями во взаимосвязанный мировой гобелен, изобретения стали появляться с бешеной скоростью. Мы склонны считать это состояние нормальным, но если мы увеличим масштаб, то увидим, что это самая удивительная аномалия. Как будто наша цивилизация - это пороховая бочка, и мы наблюдаем за ней в самый момент воспламенения.
Итак, давайте подведем итоги. Мы начали с рассмотрения самого основного типа утопии - материального изобилия - и обратились к знаменитому прогнозу Кейнса.
Нехватка времени
Студент: Профессор, кто-то стучит в дверь.
Бостром: О, точно. Мы не успеваем. Это, должно быть, класс "Гастроподы Дагестанской области", ожидающий входа... Ого, эти малакологи прямо-таки сгорают от нетерпения. Если вдруг среди вас есть те, кто не останется на это занятие, давайте постараемся уйти побыстрее. Увидимся завтра!
В баню
Фирафикс: Профессор Бостром, извините, мы, вроде как, провалили лекцию... Есть ли шанс, что мы прослушаем курс, хотя мы не зарегистрированы?
Бостром: Нет, вы должны удалить из своей памяти все, что слышали и видели.
Фирафикс: -
Бостром: Конечно, приглашаем вас! Думаю, у меня осталось несколько копий завтрашнего чтения, если хотите. Это из переписки Федора Лиса. Вы читали ее? Дает представление о некоторых вещах, о которых мы сегодня говорили. [Должна быть здесь. Где-то... Здесь! Спасибо, что пришли, увидимся в следующий раз.
Фирафикс: Спасибо!
Тессиус: Мне нужно бежать. Завтра в то же время?
Кельвин: Я не смогу прийти. У меня похороны.
Тессиус: О, простите.
Это не тот, кого я знал. Это друг моего отца, но он хочет, чтобы я поехал с ним.
Тессий: Понятно. Ну, тогда в среду?
Фирафикс: Да, я уверена, что мы будем ходить на все лекции.
Кельвин: Ладно, поехали.
Фирафикс: Пока.
А теперь: горячие источники!
Федор Лис
Это было здорово.
Фирафикс: Я
