но теплее от этого не стало. На какое-то время воцарилась острая, состоящая из множества мелких колючих секунд, почти мифологическая тишина. Тишину нарушила собака, завывшая где-то на дальнем конце кладбища. Кого-то она оплакивала, очевидно.
— Слушай… — Костя еле-еле разлепил намертво склеившиеся губы.
В руке он по-прежнему держал пластиковый стаканчик. А на небе — вот ведь чудо! — звезд определенно прибавилось. Или это опьянение давало о себе знать. Отец забрал у Кости съежившийся стаканчик и брызнул туда остатками водки. Пустую чекушку он экологично запихнул в карман.
— Пап, — Костя в последний раз выпил, водка разила совсем уж сивухой, — а вот представь себе.
— А?
— Представь себе, что существует реальность.
— Ну.
— Существует реальность, — Костя говорил невнятно, хотя очень старался. Чем больше он старался, тем большая белиберда выходила. — Реальность, в которой Женька не погиб. А выжил. И взялся за ум. Ну там, получил образование. Два.
— Чего два?
— Ну, два образования получил. И стал уважаемым человеком. Солидным, как Уинстон Черчилль.
— Как «Винстон» синий, скорее, — хохотнул отец.
— Не, — Костя похлопал онемевшими руками по карманам, ища сигареты. — Что, если есть реальность, в которой Женька стал нормальным. Ты бы в это поверил?
— Я бы за это выпил. Но у меня, как на грех, водка закончилась. Костя, к чему ты?
— А, не важно, — сказал Костя и огорченно закурил.
Почему, ну почему нельзя рассказать отцу о том, что случилось? О том, что Женька выжил каким-то чудом, и повзрослел, и поумнел, и потолстел, и пальто у него дороже, чем у отца, и очки солиднее. Батя примет его, Костю, за психа. Потому что так не бывает. Не может Женька быть одновременно мертвым и живым, находясь в какой-то мистической суперпозиции, подобно кошке Шрёдингера. Не может он одновременно находиться в двух местах — в могиле и суши-баре. Но как же тогда объяснить этот парадокс?
— Слушай… — Костя каким-то актерским, почти мефистофельским жестом поднял воротник своего пальто.
А еще эта половинчатая ущербная луна, а еще эти звезды, и скорбные елки, и ветер — какая удивительная, почти романтическая мизансцена! Вот она, вот она, вечность, — в этом унылом кладбищенском воздухе, в этих крестах и венках, в этих листьях, что шуршат под ногами, — вот она, вечность, и другой не будет.
— Ты когда-нибудь видел Арлекино?
— Костя! Ты же знаешь, что никакого Арлекино не существует, что Арлекино выдумали наши алкаши.
Костя не стал говорить, что он видел. И что тем утром, когда он глотал невкусный кофе из «Большой картошки», его вначале посетило видение (Арлекино), а потом уже и сам Женька явился.
«Боже ты мой, — обреченно подумал Костя. — Я вижу мертвых людей!»
— Почему вы с мамой считаете, что я у вас не вышел? — спросил Костя, еле шевеля губами — то ли от холода, то ли от спиртного, то ли от того и другого вместе. — И что мне нужно сделать, чтобы вы перестали думать, что я у вас не удался?
— Для начала, — отец, судя по всему, был абсолютно трезв, — перестать задавать нудные вопросы. А потом уйти от своей спящей красавицы.
— Вообще-то она моя жена!
— К сожалению.
— И я не собираюсь ее бросать.
— Почему? — синеватые огоньки насмешливо засверкали.
— Потому что она без меня умрет.
— Так она и с тобой умирает, — подытожил отец. — Поехали домой, а? Зуб на зуб уже не попадает, — он достал из кармана мобильник и начал набирать номер такси. — Да, кладбище номер три, — резко сказал он в трубку. — Хорошо, по двойному тарифу. Хоть по тройному.
Кивком головы, продолжая о чем-то спорить с оператором, он указал на выход. Костя выбрался на центральную аллею, отец зашагал за ним. Наконец Костя резко остановился. Отец, который только-только положил мобильник в карман и зазевался, чуть было в него не врезался.
— Хотел спросить, — Костя пошел задом, лишь бы видеть выражение отцовского лица, — кое-что очень важное.
— Ты иди-иди, — понукнул его отец.
— Когда я окажусь… ну, вот тут. Когда я это… ну, ты понимаешь. Пожалуйста, не берите мою фотку из выпускного альбома. Там у меня лицо уродское, потому что я подбородок молнией прищемил, и мне было больно. Любую фотку берите, откуда угодно, только не эту.
20
Еще и полудня не было, а Костя уже был сыт Воскресенском-33 по горло. Утром он отвозил документы в отдел кадров богомерзкой «Азии», ближе к двенадцати сдал какой-то дурацкий экзамен (в одном из многочисленных офисов, где ему нужно было отметиться, его усадили за моргающий монитор, а дальше, как в школе, «выберите верный ответ из четырех», и он послушно выбирал), после экзамена, который он сдал на удивление хорошо, вернулся обратно в отдел кадров, где его торжественно поздравили с зачислением в штат, и это поздравление прозвучало для Кости почти как проклятие, причем проклятие самого изощренного толка.
Костя вышел из отдела кадров, оставив за спиной грязно-белое здание, шедевр архитектурного стиля «и так сойдет», сел в свой верный «Туарег» и просидел там четверть часа, не включая зажигания. Тишина, мягкая вакуумная тишина закрытого автомобиля, запах дурацкой «елочки», дождевые капли, стекавшие по лобовому стеклу и не встречавшие сопротивления — дворники-то не работали.
Костя успел изучить все рекламные вывески, что уродовали бесформенное здание: «ЗАЙМЫ СРОЧНО! У ВАС ПЛОХАЯ КРЕДИТНАЯ ИСТОРИЯ? МЫ ПОМОЖЕМ», «САЛОН КРАСОТЫ „БОГИНЯ“», «СТОМАТОЛОГИЯ 24 ЧАСА». Последнее объявление особенно развеселило Костю. В Воскресенске-33 не было ни одного круглосуточного банкомата — их когда-то ставили, но все банкоматы погибали трагической смертью от рук местных варваров, магазины тоже закрывались после девяти, и только стоматология работала круглые сутки.
Наконец Косте, который все никак не мог собраться с мыслями, надоело таращиться на убогие вывески, он повернул ключ зажигания, пробудив ото сна электронику, включил музыку и неохотно поехал домой. По радио как раз вспомнили — как неожиданно и приятно — Николая Сонина, уральскую рок-звезду начала нулевых. Интересно, где он сейчас… «Так трагически я полюбил невозможность рассвета, нестабильность любви, укороченность плавных секунд, ароматы дождя в то холодное тихое лето, алгоритмы небес и напрасный бессмысленный бунт. Так трагически я полюбил невозможность проснуться, погружаясь все глубже в свой странный доверчивый сон. Я хотел бы заставить тебя хоть на миг улыбнуться, я хотел бы узнать, что когда-нибудь стану прощен».
И все это время, за исключением часа, проведенного за экзаменом, Костя названивал Женьке, но абонент то был занят (и с кем там эта сволочь директорская разговаривает!), то находился вне зоны доступа, то попросту не брал трубку. Наконец Косте надоело звонить, и он записал голосовое сообщение, в котором просил очень
