Виталий Иванович обратился к аудитории:
– Как будем голосовать, списком или пофамильно?
Зал привычно отреагировал: «Списком!»
– Делай раз! – скомандовал председатель собрания и толпа дружно вскинула руки, – Делай два! – руки опустились.
– Единогласно! – не глядя в зал, Быков озвучил результаты импровизированных выборов. Названные им люди загрохотали стульями и начали пробираться к столу президиума. По счастливой случайности они все сидели в первом ряду. Председатель опустил голову и принялся перебирать бумажки на столе. Из зала раздался нетерпеливый возглас: «Повестку оглашай, а то к ужину не управимся!».
– Так, минуточку! – Виталий Иванович поднял руку вверх, чтобы остановить крики недовольных и помахал листком бумаги, – Тут пришла директива сверху, и мы должны выбрать оппозицию.
– Это что это за зверь такой? – продолжал вопрошать всё тот же нагловатый голос.
– Несколько человек, а точнее пятеро, которые будут нам возражать и выражать иную точку зрения. Тексты они уже получили, – в качестве доказательства Быков предъявил бумажку с гербовой печатью.
– А у нас нет иной точки зрения! – задорно выкрикнул кто-то из больных, но тут же испуганно умолк.
– Давай, выбирай. Только по-быстрому, – снисходительно отозвался зал. Собрание было единственной возможностью вести себя с начальством в достаточно фривольной манере, которая служила доказательством существования демократии в больнице. Пять заранее назначенных человек поднялись со своих мест и уселись на уже приготовленные стулья поодаль от стола президиума.
Свистунов изредка посматривал на Тимофея Ивановича, а тот был очень удивлён происходящим в столовой. Скорее всего, он впервые участвовал в подобном действе и внимательно наблюдал, что будет дальше. Семён прекрасно знал порядок ведения собрания, знал, чем всё закончится и был огорчён лишь тем, что не успел сбежать до начала театрализованного представления.
Тем времен Быков продолжил уверенно вести собрание и громко произнёс
– Итак, утверждаем повестку дня. Нам предстоит сегодня обсудить некоторые недостатки в порядке обслуживания больных во время терапевтических процедур. Это первое, второе – разное. Голосуем! – и без паузы воскликнул: – Единогласно!
Возражений не было. Быков снял маску «Бэсими- акудзё», напялил вместо неё «Сякуми» – женщины, имеющий богатый жизненный опыт и принялся достаточно быстро зачитывать доклад, не обращая внимания на аудиторию. Он вполголоса бубнил текст, а зал в свою очередь также не мешал ему делать своё дело. Все сидели тихо и смирно, терпеливо ожидая окончания речи председателя собрания. Оппозиция уткнулась в бумажки, готовясь к возражениям и предложениям.
Свистунов внимательно наблюдал за Босей и Полковником. Они оба пребывали в странном возбуждении. Больничный гений порывался подняться, а Сергей Ильич удерживал его и что-то шептал ему на ухо. Возня свистуновских соседей по палате не осталась без внимания окружающих людей. Больные начали оборачиваться в их сторону. Те, кто сидел дальше вытягивали шеи, пытаясь увидеть источник шума. Наконец докладчик перестал читать, строго посмотрел на Сергея Ивановича и Босю.
Полковник не выдержал, вскочил и крикнул Быкову: «Что уставился? Ты свои генитальные идеи брось!» Зал захохотал, а Сергей Иванович тут же поправился: «Тьфу, то есть гениальные идеи, я хотел сказать». Полковник лукавил. Он прекрасно осознавал, что говорил. Просто таким образом он хотел спровоцировать докладчика, а умышленной оговоркой обезопасить себя от неприятностей, которые могли последовать немедленно. Тем более, что Куроедов уже напрягся и приготовился дать команду подчинённым схватить его и отправить в карцер.
Смех в зале перевёл в ситуацию в разряд казусной, и расчёт Сергея Ильича полностью оправдался. Однако случилось непредвиденное. Непредвиденное Виталием Ивановичем. Как по команде в зале поднялись около десятка больных и принялись кричать насколько возмущенно и гневно, настолько же невразумительно и бессмысленно.
Куроедов растерялся. Сил было явно недостаточно, чтобы утихомирить толпу, которая готова была вот-вот сорваться с места. Оказалось, что пока Быков бубнил свой доклад, кто-то пустил по рядам несколько фляжек с разведённым медицинским спиртом и теперь разгорячённые люди явно намеревались кинуться в драку.
Разбушевавшийся Костя- Рыбак вскочил на стол президиума и заорал:
– Даешь справедливость и равноправие в лечении!!
– Правильнааа! – раздавались выкрики с места и ободрённый ими Константин продолжил. – Вон в шестой палате только цветные таблетки дают и много, а мне только белую и одну! Разве это справедливо?! Даешь революцию “цветных пилюль”!»
– А мне красные дают! Я терпеть не могу этот цвет! – подхватил кто-то из зала.
Ситуация стала критической, и Куроедов был готов действовать, однако без соответствующей команды он сделать этого не мог. Таков был инстинкт сурового, но совершенно беспомощного без инструкций руководства больничного силовика.
Между тем вакханалия в зале продолжалась. Толстый мужчина с пунцовым лицом, брызгая слюной, гневно перекрикивал орущую толпу: «Всем уколы в вену ставят, а мне в задницу! Каждый раз я унижаюсь, снимаю штаны перед каждой шлюхой в белом халате!! Вон их всех отсюда!»
Постепенно возгласы возмущения начали сменяться призывами к смене власти и аресту главного врача. Полковник стащил за ногу Костю-Рыбака и сам влез на стол. «Тихо!» – заорал он, и гвалт как по мановению невидимой руки стих, а Сергей Ильич, не снижая тона, возопил: «Сейчас выступит Боссель Алексей Савельевич!!»
«Это кто такой?» – шепотом спросил Тимофей Иванович. Свистунов недоумённо пожал плечами в ответ и вытянул шею, напряжённо всматриваясь в толпу.
Полковник соскочил со стола и услужливо приставил стул поближе к столу. На него неуклюже начал залазить Бося. Из зала раздались восторженные крики: «Давай, скажи слово, Алексей Савельевич!»
«Вот те раз! – удивился Свистунов, – Он у нас оказывается Алексей Савельевич, и когда успел подготовиться?» Боссель подбоченился, втянул живот, чтобы казаться более представительным, выбросил руку вперёд и начал говорить: «Товарищи! Товарищи, сегодняшнее событие в истории нашей нации олицетворяет для вас, господа, священное и вечное обязательство.
Вы не являетесь представителями местного или отдельного племени, вы не являетесь представителями частных интересов, ибо, прежде всего, вы – избранные представители всей германской нации!».
Зал заорал в ответ и от восторга никто даже не подумал, какое отношение толпа психически больных людей могла иметь к германской нации. Алексей Савельевич, ободрённый выкриками народа, продолжил: «В ходе нашей борьбы мы совершенствовали эти добродетели внутри себя, что привело к разобщению. Это разобщение было известно как демократия, разрешившая открытое выражение мнений и инстинктов, и ведущая не только к развитию или свободе частных ценностей или сил, но также вызывающая их бессмысленную трату и, в конце концов, парализующая каждого человека, который все еще может обладать подлинной созидательной силой».
И вновь зал восторженно отозвался дружным рёвом. Было не понятно, почему больные, только что требовавшие равенства, справедливости и демократии, теперь радовались прямо противоположным тезисам оратора. Боссель, тем не менее, продолжил в том же русле: «Нелепо говорить,
