можем обнаружить все грехи шестнадцатого века в нашем собственном веке, а все наши - в их, в соответствии с их средствами.
Тем временем и католицизм, и протестантизм создали и укрепили два направления нравственного возрождения: улучшение поведения священнослужителей через брак или непорочность и акцент на доме как последней цитадели веры и благопристойности. В конечном счете Реформация действительно реформирует, даже до чрезмерности; и придет время, когда мужчины и женщины будут с тайной завистью оглядываться на тот шестнадцатый век, когда их предки были такими злыми и такими свободными.
IV. РУКОВОДСТВО
Тогда, как и сейчас, о людях больше судили по их манерам, чем по их морали; мир охотнее прощал грехи, совершенные с наименьшей вульгарностью и наибольшим изяществом. Здесь, как и во всем, что касается артиллерии и теологии, лидировала Италия. По сравнению с итальянцами люди к северу от Альп, за исключением тонкой верхней корочки во Франции и Англии, были довольно безлюдными; итальянцы называли их варварами, и многие французы, очарованные итальянскими завоеваниями в поле и камере, были с ними согласны. Но варвары стремились к цивилизации. Французские придворные и куртизанки, поэты и отравители следовали итальянским образцам, а англичане мало-помалу отставали. Книга Кастильоне "Придворный" (1528) была переведена на французский язык в 1537 году, на английский - в 1561-м, и в вежливых кругах начались дебаты по поводу определения джентльмена. Руководства по манерам стали бестселлерами; Эразм написал одно из них. Разговор стал искусством во Франции, как позже в таверне "Русалка" в Лондоне; дуэль с репризами перешла через Альпы из Италии примерно в то же время, что и искусство фехтования. Разговор во Франции был более отточенным, чем в Германии; немцы сокрушали человека юмором, французы пробивали его остроумием. Свобода слова была важнейшим средством общения эпохи.
Поскольку поверхность легче сделать презентабельной, чем душу, представители растущих классов в поднимающихся цивилизациях Севера уделяли большое внимание своей одежде. Простолюдины одевались достаточно скромно, как мы видим на картинах Брейгеля: похожие на чашки шляпы, свободные блузы с выпуклыми рукавами, узкие брюки, доходящие до удобных туфель, а центром этой нескладной композиции был гульфик - наглый мешок, иногда ярко украшенный, болтающийся перед мужской промежностью. В Германии состоятельные мужчины облекали свои могучие фигуры в объемные складки ткани, увенчанные широкополыми шляпами, которые лежали на голове как террасные блины; но немецким женщинам было запрещено одеваться иначе, чем как хаусфрауэн или кухарки. В Англии мужчины тоже носили больше нарядов, чем их дамы, пока Елизавета не затмила их своей тысячей платьев. Генрих VIII задал темп в экстравагантности костюма, украсив свои фунты цветами, орнаментами и драгоценными материалами. Герцог Бекингемский на свадьбе принца Артура с Екатериной Арагонской "облачился в платье, сшитое из иголок, - говорит Холиншед, - отороченное соболями и оцененное в 1 500 фунтов стерлингов" (150 000 долларов?).71 Свод законов запрещал любому человеку ниже рыцаря подражать портновскому великолепию своих старейшин. Англичанки плотно закрывали свои формы: платья доходили от шеи до пола, рукава до запястья, с отделкой мехом по краям, широкие кушаки с металлическими украшениями и подвеской или четками; в целом они носили меньше украшений, чем мужчины.
При благосклонном Франциске I француженки распахивали лифы, демонстрировали вздымающиеся груди и разрезали платья сзади почти до последнего позвонка.72 Если естественный бюст раздувался недостаточно, под шлейки вставляли искусственный бюст.73 Одежда стягивалась под грудью и пережималась на талии; рукава распускались, потайные шнуры расправляли юбку сзади и по подолу, а туфли на высоких каблуках заставляли шагать легко и непринужденно. Женщинам рангом пониже, чем другие, разрешалось носить шлейф, или хвост, к своему платью, чем знатнее, тем длиннее; если знатность была достаточной, он мог быть длиной в семь ярдов, и за ним следовала служанка или паж, чтобы его поддерживать. В другом стиле женщина закрывала шею фрейлиной или оборкой, жестко поддерживаемой проволокой, а мужчины, находящиеся в официальном настроении, прикрывали себя подобными приспособлениями. Около 1535 года Серветус заметил, что "у женщин Испании есть обычай, который во Франции считался бы варварским, - прокалывать уши и вешать на них золотые кольца, часто украшенные драгоценными камнями";74 Но к 1550 году серьги носили и дамы Франции, и даже мужчины.75 Ювелирные украшения продолжали оставаться в моде. Французы одевались в шелковые рубашки и бархатные дублеты, подбивали плечи, обтягивали ноги цветными бриджами и защищали свое мужское достоинство брагетом или гульфиком, иногда украшенным лентами или драгоценностями. Вопреки обычаю пятнадцатого века, они носили короткие волосы и длинные бороды. Женские волосы носили в разнообразных конструкциях, не поддающихся описанию; их заплетали, завивали, укладывали в сетку, заполняли переключателями, украшали цветами, драгоценными камнями, благоухали благовониями, красили в соответствии с модой и возвышали над головой в виде башен или пирамид. Парикмахеры теперь были незаменимы для модниц, ведь старение казалось им участью хуже смерти.
Насколько чистыми были тела, скрытые за оборками? В "Введении для молодых девушек" XVI века говорится о женщинах, "которые не заботятся о том, чтобы содержать себя в чистоте, кроме тех частей, которые можно увидеть, оставаясь грязными .... под своим бельем";76 А циничная пословица гласила, что куртизанки - единственные женщины, которые моют не только лицо и руки.77 Возможно, чистоплотность росла вместе с безнравственностью, поскольку по мере того, как женщины выставляли все больше себя на обозрение или на всеобщее обозрение, чистоплотность расширяла свою область. Частое купание, предпочтительно в ароматизированной воде, стало теперь, особенно во Франции, частью хороших манер. Общественные бани уменьшались по мере того, как множились частные ванные комнаты; в них, однако, обычно не было проточной воды, а использовались чаши и ванны. Паровые бани, пришедшие в Западную Европу с возвращающимися крестоносцами в тринадцатом веке, оставались популярными и в шестнадцатом.
В протестантских странах дом почти заменил церковь как центр религиозного поклонения. Отец служил священником, возглавляя ежедневные молитвы, чтение Библии и псалмов, а мать обучала детей катехизису. В средних классах комфорт сопутствовал благочестию. Именно в эту эпоху стол, соединяясь с топчанами и досками, превратился в единое целое на крепких ножках, скамьи и подушки - в мягкое кресло, а кровать с балдахином, украшенная резьбой, стала символом моральной стабильности и финансового успеха. Мебель, тарелки, андироны и кухонная утварь были сделаны так, чтобы прослужить и даже сверкать на протяжении многих поколений. Оловянные тарелки заменили деревянные, ложки из олова или серебра - деревянные.
Дома были большими, потому что семьи были большими. Женщины рожали почти ежегодно, часто напрасно, поскольку детская смертность была высока. Джон Колет был старшим из двадцати двух детей; к тридцати двум годам все остальные умерли.
