попытался размышлять Семён.
– То-то и оно, что народа. Власть народа – это кого конкретно?
– Ну… – робко начал было говорить Свистунов и тут же умолк.
– В данном случае – «больниционеров», как они себя называют. Что такое демократия? – задал вопрос Тимофей Иванович и сам тут же ответил. – Это когда народ может свободно выражать свою точку зрения, может выражать протесты путем собраний и демонстраций, но при этом власть всё равно будет делать ровным счётом то, что ей заблагорассудится. И законы будет принимать нужные ей, и силу применять против тех, чья власть ныне главенствует, сиречь против народа. А уж демократические выборы так это и вовсе верх лицедейства и лжи. А уж, как правитель распоряжается чужим имуществом, в нашем случае государственным достоянием, мы прекрасно знаем. При этом, как правило, ярые сторонники беспредельной демократии и честных выборов – это так называемые либералы, а собственно либерализм – средство разрушения государства, а отнюдь не средство достижения свободы для народа. Для того, чтобы обелить либерализм, стали очернять такое понятие, как консерватизм.
– Странно, а я полагал… – попытался возразить Семён.
– Я вас умоляю, милостивый государь! – воскликнул Тимофей Иванович и тут же перешёл на шёпот. – «Обычно слово "консерватор" считалось в русском интеллигентском воззрении синонимом тупости, злости. Вот либералы (они почти все вышли из преподавательской, отчасти и профессорской среды) были действительно раздражены, злобны, упорны в своем либерализме, партийно нетерпимы и просто злостно тупы. Конечно, они не согласятся с такой моей характеристикой, но пишу не для самооправдания, а для истины (как я ее и тогда воспринимал, и теперь вспоминаю). Одно, во всяком случае, было очевидно, и тут либералы согласятся, вероятно, – они очень не любили повиновения, послушания, признания авторитетов, любви и уважения к начальству. Наоборот, всячески унижать всё, что выше их, лишать прав, ограничивать, отвоевывать привилегии самим себе, командовать над другими – вот их свойства. И чего бы ни коснулось, они готовы тотчас же в злобный бой против иномыслящих. Сколько тяжелых дней мы пережили в этой борьбе с ними! Как они отравляли наш общий созидательный дух своими разрушительными речами и ядовитой слюной! Но, к счастью, либералы оказались в меньшинстве. Однако, как люди с самоуверенным духом, большими знаниями и способными развязными языками, они производили большой шум: и по количеству подобных ораторов (они всегда выступали!), и по горячим речам их иногда казалось, будто чуть не весь собор мыслит так, как они звонят[7]».
После этой пламенной речи Тимофея Ивановича возникла долгая пауза и наконец Семён Сергеевич произнёс:
– Я удивляюсь вашей эрудиции и глубине мышления…
– Оставьте! Удивляться вы можете только моей профессиональной памяти – запоминать большие объёмы текстов. То, что я вам сейчас почти дословно рассказал о либерализме, написал в своих воспоминаниях митрополит Вениамин Федченков ещё до Великой Отечественной войны. Так что не сегодня это было изобретено. Либерализм доказал свою разрушительную мощь ещё в самом начале двадцатого века на примере Российской империи, а может и раньше. Теперь и у вас есть возможность лично в этом убедиться.
– И что вы предлагаете? – уже в полголоса спросил Свистунов.
– Ничего не предлагаю. Самое лучшее не обращать внимания на власти. Жить себе потихоньку и всё. Какая разница, кто там наверху правит? Так что ждём завтрака и идём, как ни чём не бывало, в столовую, а там посмотрим… – загадочно произнёс Тимофей Иванович.
Тема разговора не соответствовала обстоятельствам и условиям нынешнего существования собеседников, но это было лучший способ отвлечь себя от тяжёлых мыслей.
Огарок уменьшался, постепенно превращаясь в бесформенные потёки воска. Пламя свечи взволнованно трепетало. Неподвластное человеческому взору вращение земли всё выше и выше приподнимало утреннее солнце над горизонтом. Серый небосвод постепенно наполнялся голубизной. Мутная пелена тумана обмелела, но оставалась по-прежнему плотной. Теперь над ней возвышались не только купола церкви, но и крыши домов, и кусты сирени во внутреннем дворике. Даже голова памятника забытому герою торжественно плыла над дымящимся покрывалом, подметая бородой её неровную поверхность.
– Скажите, насколько это может оказаться чреватым для нас? – просипел Свистунов, вновь перейдя на шёпот.
– Не знаю насколько, но вполне определенно, может и более того – должно. Отрицательным образом, – вполголоса ответил Тимофей Иванович, послюнил пальцы и, сложил их щепотью, с шипением потушил уже не нужную свечу, потом ногой задвинул тарелку с огарком под тумбочку. В палате стало почти светло.
– Ну, что? Идём на завтрак? – бодро спросил старик и, как ни в чём не бывало, хлопнул себя ладонями по коленам. Свистунов вздрогнул. Тимофей Иванович рассмеялся.
– Почему? Почему вы так решили? – всё так же шёпотом, не обращая внимания на предложение собеседника, спросил Семён.
– Потому что здесь родилась не демократия.
– А что?
– Боюсь, новая форма социального строя. Эдакий национализм по профессиональному признаку.
– То есть? – удивился Свистунов, надеясь на продолжение разговора со стороны собеседника, и оно не замедлило последовать.
– Больниционер – это профессиональный больной, а тот, кто не относится к этой шайке, тот будет поражён в правах.
– Почему вы так решили?
– Я не решил. Я предполагаю.
Постепенно за оживлённым разговором собеседники приблизились к двери палаты. Свистунов уже взялся за ручку, и в это время в коридоре послышались неторопливые шаги. Приятели замерли. Зычные аккорды баяна дали понять, что приближается не кто иной, как Сергей Ильич.
Семён и Тимофей Иванович быстро попятились каждый к своей кровати и почти одновременно уселись, не сводя глаз с дверей. Через мгновение в палату ввалился Полковник. Он высокомерно осмотрелся по сторонам и подмигнул Свистунову. Вошедший был сильно пьян.
Сергей Ильич, изгибаясь всем телом, растянул мехи музыкального инструмента и заорал: «Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью. Преодолеть пространство и позор. Нам разум дал стальные руки— крылья, а вместо сердца пламенный запор!»
Обитатели не отреагировали на искажённые слова популярной советской песни и продолжали сидеть на своих местах. «Ну, что, козлы, нахохлились?» – снисходительно спросил Сергей Ильич и поставил музыкальный инструмент на тумбочку. Баян жалобно охнул. Полковник прошёлся, как по сцене перед поникшими приятелями, резко развернулся и зычно произнёс:
– Позвольте представиться – заместитель главного врача по организационной работе!
– Поздравляем, – равнодушно ответил Тимофей Иванович и погладил руками свои колени, как будто расправляя невидимые складки на штанах. Свистунов тоже кивнул головой в знак того, что и он счастлив новой должности недавнего соседа по палате. Впрочем, выражение его лица исключало подобные эмоции. На этом разговор должен был бы и закончиться, но Сергей Ильич весело продолжил:
– Должно быть, испугались, товарищи больниционеры? Хотя какие вы больниционеры? Так, контра недобитая. Тебя, Свистунов, давно
