Обычное дело – втереться в доверие к очередному царьку, создать себе репутацию, а потом воспользоваться и доверием, и репутацией для выполнения задания – вдруг показалось Дамианосу неподъемно трудным и очень рискованным. Опасности подстерегали на каждом шагу. Любая оплошность грозила смертью. Смертью, где не будет Белой Девы.
Весь день Дамианос готовился к первому разговору с конунгом, пытался предугадать все возможные повороты и неожиданности. Раньше он больше полагался на чутье и свою легкую судьбу, но не в этот раз. Это не было страхом. Будущих аминтесов еще в Гимназионе отучают бояться. На каждый страх имеется своя система упражнений: как не бояться высоты, боли или тесного пространства; как радоваться опасности; как преодолевать смятение.
Нет, Дамианос не боялся, он этого не умел. Но не было и задора, верного спутника победы.
…К конунгу позвали вечером. Аминтес пошел на встречу, исполненный мрачной решимости. Пускай нет задора и тяжело на сердце, но навыки ремесла никуда не делись. В конце концов, это всего лишь очередной вождь дикарей.
Рорик принял то ли гостя, то ли пленника в тесной каморке – вернее, огороженном углу своего терема. Прямо на полу лежали шкуры, на которых конунг, должно быть, спал по ночам. Добраться до него можно было бы, лишь предварительно перебив всю его ближнюю дружину, спавшую в той же зале, где накануне был пир.
Рядом с конунгом на скамье сидел молодой хёвдинг, и у Дамианоса еще больше сжалось сердце. Хельги внушал ему больше опасений, чем предводитель вэрингов. Как Хельги поступил с Гелией? Что она ему рассказала? Жива ли она?
Спрашивать было нельзя. Беспокойство – признак слабости и неуверенности.
– Конунг хочет, чтобы ты рассказал про заговор. Кто ты? Почему замыслил зло на свой король?
Этого вопроса Дамианос ждал. Ответ был готов.
– Я тоже был хёвдингом, как и ты. Император плохо со мной обошелся. Настоящий мужчина не прощает обид никому, даже императору…
Он сделал паузу, давая Хельги возможность перевести. Русам должны нравиться люди, не прощающие обид. Судя по одобрительному кивку Рорика, догадка была верной.
– Возвращаться в Константинополь мне нельзя. Разве что победителем. Я отправился к славянам, потому что знаю их язык. Но славяне слабы. Они не смогут победить императора. Потом я узнал, что за озером Ильмерь встал лагерем могучий воин Рорик, самый сильный и самый славный из…
– Не ври, – перебил Хельги. – И не считай нас дураки. Лучше скажи, как проще дойти до Миклагард – по суша или по море?
– До Миклагарда? – переспросил Дамианос, хотя отлично понял, что речь идет о Константинополе.
«Кый прав! Русы действительно собирают силы для похода на Византию!».
– Да, так мы называем греческий столица – «Серединный город».
– Надо спуститься по Данапру, а дальше плыть морем. Сушей долго и придется с боем пробиваться через сильные народы, – сказал Дамианос, подумав, что уж на море-то имперский флот испепелит огнеметами любых, даже самых сильных варваров.
– Сколько понадобится люди? Сколько корабль?
– Кораблей должно быть достаточно, чтобы перегородить пролив Геллеспонт в двух местах и не пропускать в город подкрепления ни с севера, ни с юга. Ширина Геллеспонта – десять полетов стрелы. Я не знаю, велики ли ваши корабли, – соврал аминтес, хотя видел на реке узкие невысокие ладьи. – Считай сам.
Он нарочно преувеличил ширину пролива, зная, что у Рорика нет и десятой части потребных сил. Может быть, вэринги откажутся от своих воинственных планов. Тогда главная задача будет выполнена.
Русы долго обсуждали что-то между собой.
– Высоки ли стены Миклаград? – спросил Хельги.
– Пятьдесят локтей. И вокруг глубокий ров. Чтобы взять город, нужен не только флот, но еще войско. Двадцать тысяч таких храбрых воинов, как у конунга. Тогда Константинополь сдастся. Великий Рорик, у тебя есть двадцать тысяч воинов?
– Конунг не задают вопросы! – рявкнул Хельги. – За это смерть!
Непривычный холодок пробежал по спине у аминтеса, и лишь усилием воли он заставил себя выдержать грозный взгляд хёвдинга.
– Если я не буду задавать вопросы, как я смогу вам помочь? – спокойно возразил Дамианос. – Так есть у конунга достаточно войска или нет? Если нет, я придумаю, как захватить город хитростью. У меня в Константинополе много друзей. Они смогут открыть ворота или устроить мятеж.
Снова последовало обсуждение. Говорил в основном молодой вэринг, старый ронял слова скупо. Поклятье! Как же трудно работать, когда не понимаешь языка.
– Хорошо, – молвил наконец Хельги, не ответив на вопрос про войско. – Конунг тебе верит. Стражи больше не будет. Живи как все: поставь себе шатер. Дадут звериные шкуры и укажут место. Тебе вернут твой глупый раб. Будут давать мясо, хлеб и пиво на два человек. Но из лагерь никуда не ходи. Пробуешь бежать – догоним.
– Куда мне бежать? Я так долго до вас добирался, – проворчал Дамианос.
Он был недоволен. Ни слова о новой встрече с Рориком. И вообще конунг проявил к перебежчику меньше интереса, чем можно было надеяться. Не позвал делить стол. Ни разу не обратился напрямую.
Проклятое безъязычье! Проклятый Хельги!
Но раз не пригласили к вечерней трапезе, Дамианос мог чувствовать себя совершенно свободным.
К нему действительно привели Магога, который при виде аминтеса тревожно замычал. Дыроголовый со вчерашнего дня не пил и не ел, но это ему было все равно, однако долго находиться вдали от хозяина трипокефалы не могут. Вместе они поставили шатер.
– Сиди здесь, – велел Дамианос.
Он не собирался отлучаться из лагеря, а хотел провести ночь, гуляя между костров, чтобы получше изучить вэрингов и дать им к себе привыкнуть. Если получится, завязать драку с каким-нибудь задиристым викингом, поколотить его на глазах у всех. Или, наоборот, кого-то полечить. В общем, действовать как обычно.
Потом решил, что на это хватит и половины ночи, а перед рассветом можно будет наведаться к капищу лесного бога и провести с Радославой хотя бы час.
В конце концов не выдержал и спустился с холма, едва лишь сгустилась тьма.
Автоматона оставил сидеть перед шатром, велел держать в руке дощечку, на которой вырезал ножом зашифрованное послание для Гелии – на случай, если объявится: «Буду на рассвете».
Впереди была вся ночь, можно бы и не торопиться, но аминтес шел через черное поле всё быстрее и быстрее, а затем перешел на бег.
Рассудок, кое-как удерживавший власть в течение дня, будто угас, скрылся за горизонтом, вслед за светилом. Сердце же подгоняло вперед, и слушаться его было радостно.
Он взбежал по некрутому склону. От подножия дуба навстречу так же стремительно, с торжествующим возгласом метнулась белая фигурка. Они жадно обнялись и опустились на траву.
Но и когда Дамианос утолил свой голод, счастье не закончилось. Сегодня он взял с собой плащ, чтобы было чем укрыться и что подстелить. Радослава лежала рядом, гладила его по лицу и все время что-то говорила. Счастьем было всё: и касания, и аромат ее волос, и звук голоса. Даже чушь, которую она несла, казалась Дамианосу восхитительной.
– Я сегодня выспрашивала бабиньку про твой Небесный Лес. Мне ведь там жить, я должна знать. У тебя там деревья все не такие, как тут, бурые да серые, а есть которые лазоревые, которые желтые, которые алые или лиловые, и на всех цветы невиданные. Вот поди красота! Птицы златоперые детскими голосами поют. Волки добрые и ластятся, кабаны приводят поросят поиграть, а медведи умеют танцевать. Забери меня к себе, Лесень. Я хочу в Небесный Лес. Если сначала нужно умереть, ничего. Я потерплю. Только не исчезай. Не оставляй меня здесь. Это я раньше тут жила, и ничего. А теперь без тебя не смогу. Ты ведь не оставишь меня на земле одну?
– Нет, – твердо сказал он и в это мгновение сам себе верил.
– Я увижу Оленя-Золотые-Рога и Бобра-Домостроя?
– Нет. Но ты увидишь много всякого еще более удивительного. Синее море, золотые терема выше этого дуба, чертоги из блестящего камня…
