Но автор милосерден: "Авель, - гласит рубрика, - должен иметь под одеждой кастрюлю".18
Такие библейские ludi позже стали называть "мистериями", от латинского ministerium в смысле действия; это же значение имела и драма. Если сюжет был послебиблейским, его называли miraculum или пьесой чудес, и обычно он был посвящен какому-нибудь чудесному деянию Девы Марии или святых. Илариус, ученик Абеляра, написал несколько таких коротких пьес (ок. 1125 г.) на смеси латыни и французского. К середине XIII века обычным средством передачи таких "чудес" стали просторечные языки; юмор, все более широкий, играл в них все большую роль, а их сюжеты становились все более светскими.
Тем временем фарс развивался в сторону драмы. Примером этой эволюции служат две короткие пьесы, дошедшие до нас из-под пера аррасского горбуна Адама де ла Галле (ок. 1260 г.). Одна из них, Li jus Adam - "Игра об Адаме" - рассказывает о самом авторе. Он планировал стать священником, но влюбился в милую Мари. "Был прекрасный и ясный летний день, мягкий и зеленый, с восхитительной песней птиц. В высоком лесу у ручья... я увидел ту, которая теперь стала моей женой и которая теперь кажется мне бледной и желтой..... Мой голод по ней удовлетворен". Он говорит ей об этом с крестьянской непосредственностью и планирует отправиться в Париж и поступить в университет. В эту супружескую сцену, в которой больше рифмы, чем смысла, автор вводит лекаря, сумасшедшего, монаха, просящего милостыню и обещающего чудеса, и отряд фей, поющих песни, словно балет, спроецированный главной силой в современную оперу. Адам обижает одну из фей, которая накладывает на него проклятие никогда не покидать свою жену. От такой бессмыслицы идет непрерывная линия развития к Бернарду Шоу.
По мере секуляризации представления перемещались с церковной территории на рынок или другую площадь города. Театров не было. Для немногочисленных представлений - обычно на летних праздниках - сооружали временную сцену со скамейками для народа и нарядно украшенными кабинками для знати. Окружающие дома могли использоваться в качестве фона и "имущества". В религиозных пьесах актерами были молодые священнослужители, в светских - городские "муммеры" или бродячие жонглеры; женщины участвовали редко. По мере того как пьесы все дальше отходили от церкви по сюжету и тематике, они становились все более шутовскими и непристойными, и церковь, породившая серьезную драму, была вынуждена осудить деревенские балаганы как безнравственные. Так, епископ Линкольнский Гроссетест отнес пьесы, даже "чудеса", наряду с попойками и праздником дураков, к представлениям, которые не должен посещать ни один христианин; и по таким эдиктам, как его (1236-44), актеры, принимавшие в них участие, автоматически отлучались от церкви. Святой Фома был более снисходителен и постановил, что профессия истрио была предписана для утешения человечества и что актер, который практикует ее достойно, может по милости Божьей избежать ада.19
IV. ЭПОСЫ И САГИ
Секуляризация литературы шла параллельно с ростом национальных языков. По большому счету, к XII веку латынь понимали только священнослужители, и писатели, желавшие обратиться к светской аудитории, были вынуждены использовать простонародные языки. По мере роста общественного строя расширялась читательская аудитория, и национальные литературы поднимались, чтобы удовлетворить ее спрос. Французская литература зародилась в одиннадцатом веке, немецкая - в двенадцатом, английская, испанская и итальянская - в тринадцатом.
Естественной ранней формой этих местных литератур была народная песня. Песня переросла в балладу, а баллада, распространяясь или агглютинируя, разрослась в такие малые эпосы, как "Беовульф", "Шансон де Роланд", "Нибелунглид" и "Сид". Шансон был создан, вероятно, около 1130 года из баллад девятого или десятого века. В 4000 простых, плавных ямбических строк он повествует о смерти Роланда при Ронсесвальсе. Карл Великий, "покорив" мавританскую Испанию, возвращается со своей армией во Францию; предатель Ганелон раскрывает врагу их маршрут, и Роланд добровольно возглавляет опасное тыловое охранение. В узком извилистом ущелье Пиренеев орда басков обрушивается со скал на небольшой отряд Роланда. Его друг Оливье умоляет его трубить в свой большой рог, призывая Карла Великого на помощь, но Роланд гордо отказывается просить о помощи. Вместе с Оливье и архиепископом Турпином он ведет свои войска в отчаянное сопротивление, и они сражаются, пока почти все не погибают. Оливье, ослепленный кровью, текущей из смертельных ран в его голове, принимает Роланда за врага и наносит ему удар. Шлем Роланда раскалывается от макушки до носовой перегородки, но спасает его.
При этом ударе Роланд смотрит на него,
спрашивает он мягко и нежно:
"Господин товарищ, вы это всерьез?
Я - тот самый Роланд, который так любит тебя.
Ни в коем случае не посылайте мне вызов".
Оливье говорит: "Теперь я слышу, как вы говорите;
Я не вижу вас. Господь видит и спасает тебя!
Я нанес вам удар. Простите меня за это!"
Роланд отвечает: "У меня нет травмы.
Я прощаю тебя здесь и перед Богом".
При этих словах один из них кланяется другому;
И с такой любовью они расстаются.20
Наконец Роланд дует в свою олифанту, дует до тех пор, пока кровь не бьет из его висков. Карл Великий слышит и поворачивает назад, чтобы спастись, "его белая борода развевается на ветру". Но путь долог: "высоки горы, огромны и темны; глубоки долины, быстры потоки". Тем временем Роланд оплакивает труп Оливье и говорит ему: "Сэр товарищ, мы были вместе много дней и много лет. Ты никогда не делал мне зла, а я тебе. Жизнь - это сплошная боль, если ты мертв". Архиепископ, тоже умирающий, умоляет Роланда спастись бегством; Роланд отказывается и продолжает сражаться, пока нападавшие не бегут, но и он смертельно ранен. Из последних сил он разбивает свой драгоценный меч Дюрендаль о камень, чтобы тот не попал в руки язычников. Теперь "граф Роланд лежал под сосной, обратив лицо к Испании..... Много воспоминаний нахлынуло на него; он думал о завоеванных землях, о милой Франции, о своей семье, о Карле, который воспитал его, и плакал". Он поднял свою перчатку к Богу в знак верного вассалитета. Прибывший Карл находит его мертвым. Ни один перевод не может передать простое, но рыцарское достоинство оригинала, и никто, кроме того, кто воспитан любить Францию и чтить ее, не может в полной мере ощутить силу и чувства этого национального эпоса, который каждый французский ребенок заучивает почти вместе с молитвой.
Около 1160 года неизвестный поэт, романтически идеализируя характер и подвиги Руя или Родриго Диаса (ум. 1099), дал Испании национальный эпос в "Поэме о Сиде". И здесь тема - борьба христианских рыцарей с испанскими маврами, возвеличивание феодальной храбрости, чести и великодушия,
