Лишь одна музыка - Викрам Сет

5.14

В восемь утра я вижу под дверью факс. Это из Венеции, от подруги Джулии. Она не предлагает нам остановиться у нее, но предоставляет в наше распоряжение маленькую квартиру. Я иду на вокзал и покупаю два билета. Когда возвращаюсь, я стучу в номер Пирса, но его нет. Эллен, однако, на месте. Прежде чем она может что-нибудь сказать про вчера, я говорю ей, что не полечу с ними в Венецию, а поеду на поезде.

Не хочу ни говорить, ни думать про вчерашний вечер. Для публики, для кого бы то ни было с той стороны сцены это был успех; больше чем успех. С моей точки зрения, я выжил: это не то, что случилось десять — уже одиннадцать — лет назад. Но без «Die Liebe», без помощи моих друзей как бы я смог прийти в себя? Во время струнного квинтета, когда я чувствовал шторм второй части, проходящий через меня, я вглядывался в то место в зрительном зале, на котором должна была сидеть она, и то же головокружение почти подвело меня снова.

Что они должны обо мне думать? Что скажет Джулия, когда мы встретимся?

Вчера вечером, когда все должны были собраться за кулисами, я сбежал — сначала в гостиницу, потом, боясь, что меня будут искать, на улицу.

— Ты хочешь побыть один? — спрашивает Эллен в ответ.

— Я просто хочу поехать поездом.

— Но твой билет на самолет уже оплачен. Его нельзя сдать. Поехали вместе. Я сяду с тобой.

— Эти билеты на поезд не из квартетного бюджета.

— Билеты?

— Джулия тоже едет.

— И останавливается с нами в палаццо?

— Нет, на Сант-Элене.

— Но это же... это же на краю света! Разве нет?

— У нее есть подруга, у которой там свободная квартира. И мы будем там.

— Майкл, ты не можешь там жить. Мы должны быть вместе, все четверо. Мы ведь всегда вместе. Да и нельзя нам отказываться от предложенного гостеприимства. Я уверена, Традонико смогут принять еще одного человека.

— Эллен, это не то, чего я хочу.

Эллен краснеет. Она что-то хочет сказать, но останавливается.

Она смотрит на себя в зеркало, и это, кажется, раздражает ее еще больше.

— Тебе было хорошо, пока ты не встретил ее снова, — говорит она, не глядя на меня.

Я недолго размышляю над этим.

— Нет, на самом деле мне не было хорошо.

— Ладно, я, пожалуй, скажу остальным. Они беспокоились, как ты. Мы стучали тебе в дверь, но тебя не было.

Я киваю:

— Спасибо, Эллен. Я не знаю, что со мной. Мне нужно самому с этим разобраться. Не хотелось бы втягивать в это квартет.

Это последнее, наверное бесчувственное, замечание встречено сердитым взглядом.

— И сегодняшний ланч? — говорит Эллен. — И ужин? Или можно уже и не спрашивать?

— Нет. Я занят.

Она вздыхает:

— У тебя ведь есть телефон и координаты палаццо?

— Да. Я свяжусь с вами завтра вечером. И вот адрес и телефон квартиры.

— Улица и номер дома! Это действительно на краю света.

— Да уж, подальше от туристов вроде вас, — говорю я, надеясь шуткой разрядить обстановку.

— Туристов? — говорит Эллен. — Не забывай, что в Венеции мы работаем. Жизнь не кончается после «Музикферайна».

Что бы я про это ни думал, вслух я не возражаю.

5.15

Я захожу в административное крыло «Музикферайна», чтобы извиниться за вчерашнее и подписать страницу в большой гостевой книге с автографами всех исполнителей, кроме моего. Завидев меня с одним из администраторов, великосветски вежливый секретарь Общества, разодетый в павлиньи цвета, приглашает меня в свой кабинет и предлагает мне сесть. Уверяет, что такого рода вещи случаются «даже с самыми великими»; что он надеется, это не связано с их работой; что концерт прошел с большим успехом; и что «Londoner Klang»78, представителями которого мы являемся, скоро будет так же знаменит, как и венский.

Портрет Монтеверди79 смотрит на нас сверху довольно скептически.

— Вот тебе и Вена, — бормочет он сквозь древние губы. — Понимаешь, я тут застрял со всеми этими обаятельными немецкоговорящими людьми и иногда месяцами не слышу итальянского. Твой Тонони по крайней мере может вернуться. Надеюсь, тебе понравится поездка в Венецию.

Звучит недобро, принимая во внимание, какой катастрофой обернулось его собственное путешествие в Венецию, когда он наконец туда собрался.

— А, это... — говорит синьор Монтеверди, читая мои мысли. — Нет, в мое время это не могло понравиться. Но ты же не путешествуешь со всем, что у тебя есть. И я... ну, в любом случае я был рад уехать из Мантуи, невзирая на сложности.

Секретарь Общества отвлекается на видеомонитор на его столе. Он пожимает мне руку и желает удачи.

— Конечно, Тонони был сильно позже моего времени, — бормочет Монтеверди. — Так откуда он родом? Брешиа? Болонья? Я забыл.

— Болонья, — говорю я.

— Bitte?80 — переспрашивает секретарь Общества, отворачиваясь от экрана.

— Да нет, ничего-ничего. Спасибо большое. Я рад, что вам понравился концерт. И за всю вашу доброту.

Отказываясь встречаться глазами с Монтеверди, я ухожу.

5.16

Быстро перекусываю сосиской, купленной в соседнем ларьке, и меня забирают у отеля Мария, ее муж Маркус и их сын Петер, который не в лучшем настроении. Мы едем на север к Клостернойбургу за Джулией. Миссис Макниколл, к счастью, нет дома. Джулия выходит из дома, одетая в джинсы и с маленькой корзинкой в руках. Без слов я протягиваю ей факс от ее подруги и один из двух билетов. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но не говорит.

— Я прочел его, надеюсь, ты не возражаешь, — говорю я.

— Нет, конечно нет.

— И решил немедленно действовать.

— Я так и поняла. И в результате я должна буду со всеми объясняться.

— Ну, это лучше, чем сомневаться. Отъезд завтра в семь тридцать утра.

— О чем речь? — спрашивает Мария, услышав последние несколько слов.

Она явно расстроена ответом Джулии, но все, что она говорит:

— Это неумно.

Джулия задумчиво молчит. Возможно, она согласна с Марией и жалеет о своем внезапном решении. Потом говорит:

— Мария, если ты и Маркус не возражаете, я переночую у вас и завтра рано утром вызову такси до вокзала. Я должна сказать матери, что останавливаюсь у вас на несколько дней. Но я вам дам мой телефон в Венеции и телефон моей подруги Дженни тоже, на случай чего срочного.

— Какой в этом смысл? В любом случае как я смогу говорить с тобой по телефону? — выпаливает Мария.

— Майкл может взять трубку и мне повторить, что он слышит, а я смогу понять по крайней мере достаточно, чтобы ответить.

— Как хорошо, что я не глухая, — говорит Мария, инстинктивно отворачиваясь, так что Джулия не может прочесть эти жестокие слова.

Сначала я настолько потрясен, что не могу ничего сказать. Потом, уже собравшись что-то ответить Марии, передумываю. Если Джулия не знает, что было сказано, зачем атаковать это замечание и тем самым ставить ее в известность?

— Я взяла пару карточных колод, — говорит Джулия, садясь в машину. — Куда мы едем?

— Как насчет Критцендорфа? — говорит Маркус.

— Куда?

— В Критцендорф, — повторяю я.

— О, хорошо! — говорит Джулия и, достав из корзинки у ног шоколадку, протягивает Петеру.

— Das Weinen hat geholfen81, — говорит Петер несколько неуверенно, частично себе, будто оценивая международную технику переговоров.

— Что ты имеешь в виду, Петер? — спрашиваю я.

— Он плохо себя вел, — говорит Мария. — Мы собирались оставить его на день у его друга, но он требовал, чтобы его взяли с собой, и плакал, и плакал, пока мы не устали и не сдались. Совсем непедагогично. Ты не представляешь, насколько дети бывают утомительны — невозможно, невозможно утомительны. В результате, когда мы будем играть в бридж, придется его развлекать болвану.

Петер, глядя в окно, начинает что-то напевать.

— Он, безусловно, получил полезный урок, — говорит Маркус.

— Полезный для кого? — парирует Мария.

Стоит освежающе-прохладный прекрасный день, и наше настроение вскоре улучшается.

Каштаны и сирень повсюду, и то тут, то там — акация в белых цветах, или липа, или платан, или даже ива. Мы с Джулией держимся за руки. Если бы