я надеюсь жить и дышать…
– Дорогой сеньор, остановитесь, если любите меня! Я сочту ваше послушание признаком привязанности; завтра я пришлю вам весточку, а сейчас пора расстаться. Ах, погодите, кавалеры, я же не узнала: как вас зовут?
– Мой друг – граф Оссорио, а я – Лоренцо де Медина.
– Этого достаточно. Ну что же, дон Лоренцо, я сообщу сестре ваше любезное предложение, а вас без промедления извещу о результате. Куда я могу послать записку?
– Меня всегда можно найти во дворце Медина.
– Я обязательно извещу вас. Всего хорошего, кавалеры. Сеньор граф, прошу умерить чрезмерный пыл вашей страсти. Однако в знак того, что я не сержусь, чтобы вы не отчаивались, примите этот залог моей приязни и думайте иногда об отсутствующей Леонелле!
Сказав это, она протянула предполагаемому обожателю худую и морщинистую руку, которую тот поцеловал с такой кислой миной и очевидной неохотой, что Лоренцо едва удержался от смеха. Затем Леонелла поспешила покинуть церковь; прекрасная Антония молча шла за нею, но, дойдя до двери, она невольно оглянулась и бросила взгляд на Лоренцо. Он поклонился, как бы прощаясь; она ответила тем же и быстро удалилась.
– Итак, Лоренцо, – сказал дон Кристобаль, когда они остались одни, – ты затеял милую интрижку, а я пострадал! Чтобы поддержать твой замысел насчет Антонии, я отвлекал тетку учтивыми речами, ничего не значащими, и час спустя она произвела меня в звание жениха! Чем ты вознаградишь меня за такую жертву ради дружбы? Что поможет мне забыть, как я поцеловал сухую лапку этой чертовой старой ведьмы? Дьявольщина! У меня на губах остался такой привкус, что не развеется и до конца месяца! Когда я пойду гулять по Прадо, люди примут меня за ходячий омлет или за луковицу, сбежавшую с грядки!
– Признаю, мой бедный граф, – ответил Лоренцо, – что твое содействие сопряжено с опасностью; и все же она не смертельна, и я хотел бы попросить тебя продолжить этот роман.
– Вот как? Я вижу, что малютка Антония произвела на тебя немалое впечатление.
– Я не нахожу слов, чтобы ты мог понять, насколько я ею очарован. После смерти отца мой дядя, герцог Медина, возжелал меня женить; до сих пор мне удавалось уклоняться от ответа, я отказывался понимать его намеки; но то, что я увидел сегодня…
– Ну-ну, и что же такого ты увидел сегодня? Право, дон Лоренцо, ты лишился рассудка, если задумал взять в жены внучку «честнейшего из сапожников Кордовы»!
– Вспомни, что она также внучка покойного маркиза де лас Ситернас; но, отставив в сторону вопрос о родовитости и титулах, я должен признаться, что никогда не встречал такой необычной женщины, как Антония.
– Весьма вероятно; однако жениться на ней ты не можешь, не так ли?
– Почему же, мой дорогой граф? Моего богатства хватит на двоих, а у дяди нет предрассудков на эту тему. Насколько я знаю Раймонда де лас Ситернас, он охотно признает Антонию своей племянницей. Тогда ничто не помешает мне сделать ей предложение. Я был бы подлецом, если бы допускал иную связь с нею, кроме брака; и потом, она обладает всеми качествами, чтобы сделать меня счастливым мужем: молода, хороша собою, добра, чувствительна…
– Чувствительна? Да она же не сказала ничего, кроме «да» и «нет»!
– Она и вправду была немногословна, но все ее «да» и «нет» были сказаны уместно.
– Да неужели? O, я сдаюсь! Ты приводишь аргументы истинно влюбленного, и я не осмелюсь продолжать диспут с таким искусным казуистом. Так мы пойдем смотреть комедию?
– Сегодня не могу. Я ведь лишь вчера вечером приехал в Мадрид и еще не успел повидаться с сестрой. Ее обитель находится на этой улице, и я как раз направлялся туда, когда заметил столпотворение у церкви, и мне захотелось узнать, в чем дело. Теперь я должен исполнить свое прежнее намерение и, наверно, проведу вечер с сестрой в монастырской гостиной.
– Твоя сестра удалилась в обитель? Ах, верно, а я и забыл. И как там поживает донья Агнес? Дивлюсь я, дон Лоренцо, как ты мог додуматься до такого – замуровать столь очаровательную девушку в стенах монастыря!
– Как я мог додуматься, дон Кристобаль? Ты можешь заподозрить меня в таком варварстве? Ты же знаешь, что она надела рясу по собственному желанию и что стать затворницей ее вынудили особые обстоятельства. Я перепробовал все средства, чтобы переубедить ее; старания мои были напрасны, и я потерял сестру!
– Да ты счастливчик, Лоренцо! Я думаю, эта потеря принесла тебе неплохую прибыль; если не ошибаюсь, доля наследства доньи Агнес составляла десять тысяч пистолей, и половина из них теперь досталась тебе. Клянусь Сантьяго! Жаль, что у меня нет пятидесяти сестер с такими же склонностями: я согласился бы потерять их всех без сожалений.
– Как вы можете так говорить, граф? – возмутился Лоренцо. – Вы полагаете, что я из низменных побуждений повлиял на решение моей сестры? Вы полагаете, что низкое желание прибрать к рукам ее деньги могло…
– Чудесно! Мужайтесь, дон Лоренцо! Вы прямо пылаете. Дай бог, чтобы Антония смягчила этот пламенный нрав, иначе мы точно перережем друг другу глотки еще до конца месяца! Дабы избежать трагической развязки прямо сейчас, я предпочитаю удалиться и оставить вас победителем. До свиданья, мой рыцарь ордена вулканов! Умерьте вашу вспыльчивость и помните, что можете рассчитывать на мою помощь, когда вам понадобится закрутить любовь с этой старой перечницей.
Сказав это, дон Кристобаль выпорхнул из собора.
– До чего легкомыслен! – вздохнул Лоренцо. – Прекрасная душа, но как ему не хватает серьезности в суждениях!
Уже приближалась ночь. Уличные фонари еще не зажигали. Слабые лучи восходящей луны едва рассеивали сумрак готической церкви. Лоренцо все никак не мог уйти. Пустота, оставшаяся в его душе после ухода Антонии, и самопожертвование сестры, о котором так иронически отозвался дон Кристобаль, настроили его на меланхоличный лад, под стать окружавшему его религиозному мраку. Он по-прежнему стоял, прислонившись к колонне близ кафедры. Легкий и прохладный ветерок веял под сводами опустевших приделов; лунный свет, пронзая цветные стекла витражей, падал на каннелюры сводов и массивные устои церкви, образуя тени и пятна многих оттенков. Полная тишина царила в храме, нарушаемая лишь изредка хлопаньем дверей где-то внутри аббатства.
Ночная тишина и одиночество усилили задумчивость Лоренцо. Он опустился на скамью и предался обманчивой игре воображения. Он думал о своем союзе с Антонией, о препятствиях, могущих помешать его желаниям; сотни мгновенных видений мелькали перед его мысленным взором, печальных, но приятных. Сон незаметно подкрался к нему, но тихий и торжественный настрой мыслей сохранился и в его грезах.
