Ильюха Огнев проснулся, - били барабаны. Он вскочил вместе со всеми. Хотелось спать, слипались глаза, еще плохо слушались пальцы. А тут приходилось возиться с пуговицами да подвязками. Надо было смотреть, чтоб, как учил Егор Лукич, задний шов штиблета проходил точно посредине ноги, чтобы пуговицы на боку были все застегнуты, а сам штиблет не вылезал выше колена больше, чем на три пальца.
Ильюха одевался и все никак не мог разобрать, как барабанят: или в поход, или вставать. Словно бы и вчера таким же манером били, только сегодня почему-то немножко пораньше, - за Мельничной горой, на востоке, еще чуть начинало розоветь.
Спросить у Егора Лукича постыдился: отчитает- мушкатер, а сигналов не помнишь!
Шепнул тихо соседу Иванову:
– Дяденька, почему сегодня так рано?
– Стало быть, надо! - хмуро буркнул тот. - Пруссак, должно, близко.
– Мы в поход пойдем?
– Дурья голова, да разве не слышишь, что бьют? Зорю, а не генеральный марш. Значит, только подыматься, а что дальше будет, увидим!
Скоро всем стало ясно: ведено было свернуть палатки и сдать все лишнее в полковой обоз. И полковые и офицерские обозы отправлялись за Одер. Уже с Еврейской горы, вниз к Франкфурту, без конца тарахтели провиантские, канцелярские и палаточные палубы. Вся гора стояла в облаке пыли.
Солдаты складывались, живо обсуждая события.
– Это, брат, неспроста! Коли уж из обозов вагенбург делают, значит, пруссак недалеко!
– Не забудь, парень, чистую рубаху оставить, - сказал Егор Лукич Огневу.
– А я только собирался стирать. Экая досада, - чесал затылок Иванов.
– Помрешь и в немытой, - ответили сбоку.
– Глянь-кось, дяденька, - оказал молодой мушкатер из соседнего капральства, - сколько войска валит!
– К нам на подмогу, - ответил ефрейтор.
– Под наше крылышко.
– Так-то веселей.
С Еврейской горы через овраг Лаудонгрунд шла во взводных колоннах на Большой Шпиц 2-я дивизия Вильбуа.
– Не задерживай, получай шанцевый инструмент! - крикнул, проезжая верхом, какой-то молодой офицер из обоза.
Видно, доставалось сегодня всем - галстук у офицера съехал набок, лицо было озабоченное, потное. Солдаты мигом разобрали топоры, лопаты, кирки.
– Становись в строй!- пронеслось по горе.
Гремя фузеями и шпагами, спешили на свои места, откашливались пока можно, сморкались.
– Смирно! Сомкнись! Задние, приступи! Кругом!
Повернулись кругом, лицом на юг.
– Право - стой, лево - заходи!
Заняв свои места, стояли "вольно". Солдатам разрешили съесть по сухарю. Более запасливые, у кого в водоносной фляге еще с вечера была припасена вода, пили эту теплую, невкусную воду.
Внизу, по кунерсдорфской дороге, одна за другой тарахтели подводы. Обоз Обсервационного корпуса тоже спешил убраться за Одер.
– С той стороны у нас позиция куда крепче была - болото, гнилой ручей, - хмуро заметил Иванов.
– Пруссак хитер - обходит нас с тылу, - прибавил кто-то.
– А мы его и тут нехудо встретим,- ответил Егор Лукич. - Вот сейчас окопов нароем, насыпем батарею, и - добро пожаловать, гости дорогие!
VIII
31 июля русская армия целые сутки укреплялась на франкфуртских холмах.
На южных склонах Еврейской горы и Большого Шпица и вокруг всей Мельничной горы рыли окопы, насыпали батареи.
Мушкатеры, гренадеры, артиллеристы работали босиком, в одних штанах, сбросив не только кафтаны, но и камзолы. Вместо душных кожаных, с медными украшениями гренадерок одни по-бабьи повязали голову платком, другие, более сметливые, заранее взяли из обоза старые шляпы, а кто работал просто так, с непокрытой головой: грейся на солнышке, солдатская голова, может, в последний раз тебе на солнышке греться!
Красные и зеленые кафтаны и камзолы кучками лежали наверху, на горе, где среди фузей, поставленных в козлы, изнывали на солнцепеке часовые у полковые знамен, у казны, у пушек.
А те солдаты, которым уже минуло за пятьдесят, сидели на опушке франкфуртского леса, плели туры для песка и вспоминали далекое детство, как когда-то сиживали вот так же на пастьбе с огрызком косы и лыком.
Батареи насыпали на всех возвышенностях, но главные, многопушечные батареи были на правом крыле, на Еврейской горе, и в центре, на Большом Шпице Тут батареи насыпались по всем правилам. Апшеронский полк работал над большой батареей Шпицберга. Бригада Любомирского-пехотные полки Ростовский, Апшеронский и Псковский - занимала ретраншаменты слева от большой батареи Шпицберга, прикрывая ее.
Постройку большой батареи вел сам генерал Фермор. Следить за работами и указывать он оставил какого-то невзрачного, худощавого штаб-офицера.
Ильюха Огнев сразу узнал его - это был тот самый подполковник, который вчера видел, как Ильюха рубил рогаточные колья Солдаты в первую же минуту окрестили подполковника "быстрым": он делал все чрезвычайно быстро - ходил, говорил, указывал, где и как надо рыть.
Солдатам он полюбился.
Командир полка, как глыба, стоял где-то там, наверху, ленясь спуститься пониже, хорошо не видел, как и что делается, и только знал кричать да по-всегдашнему сулить палки и "сквозь строй", а сам норовил поскорее убраться в тенек. Этот же штаб-офицер, в расстегнутом камзоле, без галстука, с локтями, измазанными в глине, был тут, во рву. Говорил он с солдатами ласково, шутками, вместе с ними жарился на солнышке и вместе с ними пил из одного ведерка невкусную, пахнущую болотом, ржавую воду.
Ильюха Огнев работал в охотку. Работа была не та непривычная, постылая - "подвысь" да "скуси патрон",- а настоящая, деревенская, досконально Ильюхе знакомая - с лопатой.
Солнце приблизилось к полудню, когда апшеронцы, вместе с псковичами, ростовцами и артиллеристами, заканчивали половину главной батареи. Худощавый штаб-офицер сказал:
– Доведете до куртины, будем полдничать.
И сам поехал на Еврейскую гору, должно быть, к Фермору.
Поднажали, довели до куртины. Ротные, смотревшие за работой, увидев, что урок выполнен, подались понемногу наверх, к кустикам А солдаты, выравнивая и подчищая скаты, перекидывались словами:
– Вот толока у нас сегодня!
– На такую толоку много водки надо хозяину припасать!
– Больше чарки все равно не дадут, а то сдуреете, как при Цорндорфе.
– Душно, хоть бы дождик пошел.
– Не будет дождя - петухи вчера не пели…
– Кому ж и петь, коли шуваловские секретно всех петухов порезали, съязвил мушкатер.
– Да и вы, пехота-матушка, не поддадитесь! Тоже хороши куроеды! - не оставались в долгу артиллеристы.
– Сегодня один пел, ей-ей, пел, сам слышал - на часах стоял.
– А у вас рунд [15] ходил? Может, ты во сне это слышал?
– Ребята, потише - едут.
Говор стих. Лопаты заработали усерднее. Офицеры, как воробьи с куста, посыпались вниз к солдатам.
К главной батарее приближалась группа всадников. Впереди ехал седенький главнокомандующий. Глаза у него были красные, невыспавшиеся старый человек, а долгий летний день на ногах.
Подъехали, остановились.
– Что ж, Вилим Вилимович, неплохо? - спросил Салтыков у Фермора, ехавшего рядом. - Половина штерншанца [16] готова.
– Да, в таких поспешных условиях, конечно,- уклончиво ответил осторожный Фермор.
– Ну вот, Александр Васильевич, пусть работают так и дальше, обернулся Салтыков к худощавому подполковнику и поехал со свитой прочь.
Суворов остался у штерншанца.
– Ребята, давайте полдничать,- сказал он, спрыгивая с лошади.
IX
Счастие имеет для предводителей часто гораздо печальнейшие последствия, чем неудачи: первое делает их самонадеянными, последние учат их осторожности и скромности.
Фридрих II
