У закрытой невысокой двери с полукруглым верхом служанка наконец остановилась. Приблизившись, встал и Ингварь.
– Что здесь? – спросил он шепотом.
Вместо ответа девка толкнула дверь, а затем, ладонью в спину, мягко, но требовательно, подпихнула вперед и князя.
Он ступил через порог и в первый миг ослеп от солнца. А может, то было и иное сияние, ярче солнечного.
– Явился-таки! – сказал голос, от звука которого у Ингваря ослабели и задрожали колени.
* * *
Он и забыл, что Ирина выше ростом. Или, может, ему так казалось, когда они стояли рядом – всегда выходило, что он глядит на нее словно снизу вверх.
За долгие восемь месяцев княжна стала еще красивей, хотя куда уж? Кожа будто финифтяная. Невыразимо прекрасные черты – как нанесены небесным резцом по сердолику. Глаза же сейчас был полны сердитых слез, от которых лучились чудесным светом.
– Что это у тебя? – спросила Ирина всё так же гневно.
– Подарок… Тебе…
Он не столько протянул ей зеркало, сколько отгородился им. После разлуки смотреть на Ирину было невыносимо – рвалось сердце.
Замолчала. Должно быть, разглядывала себя.
– …Хорошее. Лучше моего. – И отодвинула серебряную пластину.
Брови были по-прежнему сдвинуты, во взгляде обида. Ингварь не выдержал, отворотился.
– Ответь, пошто столько времени не приезжал?
В великой растерянности, не понимая, чем мог ее раздосадовать, он забормотал про тяжкую зиму, про многие хлопоты, даже ляпнул про недосуг – и тут княжна его перебила:
– Недосуг?! Он мне нужен! Я о нем по все дни думаю! А ему недосуг!
Да как всхлипнет, да как заплачет!
Ингварь потер глаза. Что за сон? Что за наваждение?
– В чем я виноват? – задрожал он голосом. – Когда ездил, ты была не рада… Перестал ездить – опять плох…
Ирина его не слушала. Давясь слезами, она говорила свое:
– Ты какую книгу мне подарил? Ты где ее взял? Я не знала, что такие книги на свете бывают… Я сначала картинки только смотрела… Но зимой скучно. Сидишь, сидишь… Стала читать… Про Ижоту, про Трыщана… Думала, где же витязя сыскать, чтобы так любить умел?
Он замер, боясь пропустить хоть единое слово.
– Володарь Северский сюда всё приезжал. Я подумала – не он ли?
Ингварь прихватил зубами губу. Спросил сдавленно:
– И что?
– Велела прочесть книгу – не захотел. Прогнала дурака. На что мне такой? О чем с ним говорить? После, на Рождество, наведался Изяслав, третий сын черниговского князя. Батюшка мне его нахваливал. Всем-де женихам жених. А Изяслав букв латинских не знает, у него одни лошади на уме. Тогда я стала про тебя думать. Вот, думаю, с кем про Трыщана и Ижоту поговорить можно. А ты будто сгинул, носа не кажешь… Ох, и злилась я на тебя!
Ирина уже не плакала, только еще пошмыгивала. Глаза покраснели, и кончик носа тоже, но все равно она была несказанно прекрасной.
– Ты сам-то книгу читал? Или так просто подарил?
– Я ее наизусть знаю. «Не желаете ли, добрые люди, послушать прекрасную повесть о любви и смерти?»
– Да-да! – вскричала княжна и продолжила. – «А коли желаете, вот вам печальный рассказ о том, как доблестный витязь именем Трыщан и ясновласая дева именем Ижота полюбили друг друга больше жизни, тем победив людскую ненависть и посрамив самое смерть…»
– «…потому что любовь сильнее ненависти, а жизнь сильнее смерти», – закончил вместе с ней Ингварь, тихонько.
– Тогда объясни мне, я желаю знать! – Ирина схватила его за рукав. – Да положи ты зеркало. Пойдем к окну сядем… Объясни мне, как это Трыщан, свою Ижоту любя, на другой, на второй Ижоте поженился? А ведь клялся! Неужто ему англского князя Говеля, второй Ижоты отца, было стыдней обидеть, нежели клятву, данную любимой, преступить?
– Сам не знаю. Я бы лучше умер.
– Правда? Правда? – воскликнула княжна, и на ее белых щеках проступил румянец. – Вот и я бы скорее умерла, чем с нелюбым жить!
Ее лицо вдруг стало расплываться – это на глазах у Ингваря выступили слезы.
– Вижу, что правда. Ты плачешь… – прошептала Ирина и тоже заплакала.
Они сидели бок о бок, смотрели друг на друга, и он всё пытался унять слезы, но не мог. А она и не пыталась.
– Матушка говорит, ты некрасивый. Дразнит тебя «Таште», «Пятнистым», – сказала Ирина. Сначала сама утерлась шелковым рукавом, потом и ему глаза промокнула. – А у тебя очи синие. Лицо ясное. Посередь лба словно звезда багряная лучится. Поменялся ты, что ли? Или я тебя прежде толком не видела? – Ирина вдруг забеспокоилась. – Может, и я переменилась? Лучше я стала или хуже?
Сжав кулаки – приближалось страшное – Ингварь поднялся.
– Лучше тебя я никого в жизни не встречал и не встречу. С тех пор как первый раз тебя увидал восемь лет назад, только тобой одной живу. Не знаю, кто тебе будет Трыщан, но ты мне навек Ижота, и другой мне не надобно.
Она тоже поднялась.
– Ты говоришь, как в повести… Еще!
– Сказал, как есть. А прибавить не знаю что…
Помолчали.
– Там, в книге, девам руки целуют, – мечтательно улыбнулась княжна.
– И я б твою поцеловал. Потом всю жизнь бы помнил.
– Так на́, не жалко.
И протянула раскрытую узкую ладонь. Ингварь прижался губами к самой серединке. Едва не задохнулся от аромата нежной кожи. Ирина же слегка погладила его по затылку.
– Совсем как на картинке, где Ижота, Трыщан и единорог! Только единорога нет…
Он выпрямился.
– Я что нынче приехал, подарок привез… Я тебя сватать приехал. Не пойдешь за меня? Скажи сразу, я тогда прямо сейчас и уеду.
– Уедет он…
Ирина пошла к столу, взяла зеркало, поставила на ларь, прислонив к стене.
– Ну-ка, встань рядом со мной на коленки.
– Зачем?
Однако встал – как и она.
– Гляди на нас с тобой. – Княжна показала на зеркало. – Ингварь и Ирина. Трыщан и Ижота. Похожи? Проси меня у отца. Я согласна.
Румянец на ее щеках запунцовел пуще прежнего, а Ингварь зажмурился. Пускай бы и сон, сказал он себе. Лишь бы не просыпаться.
– Не отдаст ведь…
– Скажу, что хочу, – отдаст. А нет – убежим. Будем, как Трыщан с Ижотой, в лесу жить.
– Здесь нигде и лесов настоящих нет, – возразил Ингварь. Они так и остались стоять на коленях. – Можно, конечно, на север уехать, но как ты станешь в лесу жить? Ни поесть, ни от бури укрыться. Скоро комары пойдут – живьем съедят.
– Это правда. Не умоешься, волосы не расчешешь… – Княжна задумалась. – А мы давай вот как. Ты сегодня батюшку проси. Он, конечно, откажет. Ему свиристельского князя в зятья мало. И ладно, поезжай восвояси. А я плакать начну. И не перестану, пока он не уступит. Куда им с матушкой деться? Измором возьму. А как начнут поддаваться – пошлю тебе весточку. Прав ты, нечего нам по лесам бегать. Давай лучше про то говорить, как Трыщан в англской земле по Ижоте тосковал, а она по нему…
Но про это поговорить не успели.
Сунулась в дверь давешняя девка:
– Княжна, батюшка на двор едет!
– Иди, мой Трыщан, – сказала тогда Ирина торжественно, будто отправляя на бой с трехглавым змеем. – Буду за нас Бога молить.
* * *
Лишь в трапезной, уже сидя за столом, Ингварь спохватился, что зеркало-то надо было дарить родителям. Так и по обычаю положено, и княгиня Марья Адальбертовна, глядишь, подобрела бы от богатого подношения. А то сидит, губу нижнюю кривит, так же криво и смотрит. Удивительно даже, как столь лиценеприятная особа могла произвести на свет несравненное совершенство. И ведь, если присмотреться, даже похожа! Но волосы не златые, а желтые. Лик не тонок, а костляв. Глаза тоже большие, однако ж лучше бы поменьше – пучит, будто сова лесная.
Но Ингварь был готов полюбить и франкиню, коли станет ему вместо матери. Бог даст, и теща со временем сменит гнев на милость. Стоило ему мысленно произнести слово «теща» – и вдруг сделалось ясно, что ничего этого не будет. Не станет Ирина ему женой, а ее мать тещей. Не может такого статься, ни за что на свете.
