Павловский немедленно доставил Хана на КП. Прибыли корпусные, дивизионные и полковые врачи, промыли, обработали, зашили рану, потребовали немедленной отправки его сиятельства в армейский госпиталь. Но Хан Нахичеванский остался в строю и продолжал командовать корпусом.
Его дивизии вошли в Гумбиннен и сразу же двинулись на запад, к Инстербургу. Хан велел командирам полков доставить ему представления к наградам особо отличившихся в боях 17–22 августа. Полковник Перевощиков, прочитав подготовленный адъютантом полка проект, против фамилии Павловского, которого представили к ордену Святого Станислава 4-й степени с мечами, приписал: «Представить к чину „поручик“ за особые боевые заслуги».
Отпечатанный на «зингере» документ за подписью командира полка доставлял в штаб дивизии ротмистр Капиани. Вскрыв пакет и не найдя себя в списке представленных к наградам, был взбешён, бросил пакет на землю и стал топтать его сапогами. Поостыв, вычеркнул представление Павловского к очередному чину. В штабе дивизии на безобразное состояние пакета особого внимания не обратили: война, что возьмешь с командиров, только вышедших из боя… Начальник дивизии князь Трубецкой, не читая сводное представление от дивизии, подписал его и направил в штаб корпуса. Хан, мучаясь болями в боку, но стремясь не показывать своё состояние подчинённым, только пробежал воспалёнными глазами по списку и размашисто подмахнул его.
Вскоре Хан Нахичеванский лично вручил Павловскому первую боевую награду. Надо ли говорить, какая музыка звучала в душе корнета? Про чин он тогда и не думал. Пока…
6
К концу первого месяца войны 8-й германской армии с большим трудом и огромными потерями удалось отразить поначалу удачно развивавшееся наступление превосходящих сил двух русских армий в Восточной Пруссии. Немцы нанесли поражение 2-й армии генерала Самсонова и вытеснили из Восточной Пруссии 1-ю армию генерала Ренненкампфа. В результате русская Ставка отказалась от наступления из Варшавского выступа на Берлин.
К 14 сентября 1-я армия отошла к Среднему Неману, потеряв более 30 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, а также 180 орудий. Германские потери составили порядка 25 тысяч человек. Хотя 1-я армия и отошла, германский план её окружения и уничтожения не удался, благодаря своевременному решению Ренненкампфа об отступлении и упорству арьергардных корпусов. Армия была просто выдавлена из Восточной Пруссии. Она заняла оборону на Немане, то есть там же, где и располагалась накануне войны.
Весь месяц полк Павловского не выходил из боёв, потеряв треть личного состава и половину офицеров. Гусары упорно бились в арьергарде, прикрывая отходившие к Неману войска, вели разведку в ближнем немецком тылу, по ночам нападали на вражеские обозы, сеяли панику в рядах германских войск, помогали сапёрам минировать коммуникации, мосты и переправы. Подойдя к Неману, полк получил приказ охранять предмостное укрепление в районе переправы, дождаться перехода последних пехотных и артиллерийских полков, тыловых частей и обозов на русский берег, и только затем переправиться самому.
Однажды командир полка приказал Павловскому со своим взводом провести разведку берега к северу от переправы и выяснить, не вышли ли к реке передовые части немцев. Изрядно поредевший за время боёв взвод в составе восемнадцати гусар стал тщательно обследовать прибрежные заросли и вскоре обнаружил шестипушечную батарею немцев, подошедшую к берегу. Артиллеристы только выпрягли мощных першеронов из передков и неспешно устанавливали орудия, явно намереваясь ударить по переправе, разрушить её, дав возможность своим кавалеристам и пехоте захватить в плен оставшихся на этом берегу русских с их обозами и артиллерией.
Павловский собрал отделенных в небольшой ложбинке, укрытой кустами сирени, и, не отрываясь от бинокля, спросил:
– Какие будут соображения, господа унтер-офицеры?
Отделенные переглянулись и кивнули недавно произведённому в фельдфебели Федулину. Тот пододвинулся вплотную к командиру и зашептал:
– Так что, вашбродь, кумекаем мы, немца надобно от орудий отогнать. Кого шашками посечь, а офицеров, ясное дело, в плен взять. Одно отделение опосля послать на разведку: идут ли германцы к переправе, и далёко ли они. А два других отделения тем временем развернут орудия супротив германцев и будут ждать разведку с координатами. А потом как вжахнем по супостатам!
Павловский и без отделенных уже решил именно так и поступить, но всё же хотел перепроверить свой выбор. Толкнув локтём в бок фельдфебеля, он улыбнулся и также шёпотом сказал:
– Молодец Федулин! Ну а кто же палить из орудий-то будет? Кто из вас их наводить умеет, с прицелом обращаться? Я, брат, тому не обучен.
Федулин минутку помолчав, ответил:
– Так что, вашбродь, не извольте беспокоиться. Я ведь, прежде чем в гусары попасть, службу канониром начинал в гаубичной батарее. А как барабанная перепонка в правом ухе моём лопнула, дурень был, забыл рот открыть при стрельбе, так меня в гусары и направили. И ещё ефрейтор Харин из второго отделения наводить могет, тоже бывший канонир. Так что вжахнем мы по германцу за милу душу!
На том и порешили. Гусары в конном строю вырвались из лощины, стали окружать батарею. Немцы, перепуганные неожиданной и решительной атакой русских, бросили пушки, покидали ранцы, а кто и винтовки, и, сгрудившись вокруг офицеров, помчались к ближайшей рощице.
Гусары окружили бежавших и не оказавших сопротивление немцев и начали хладнокровно вырубать их шашками. Федулин со своим отделением отжал от остальных группу немецких офицеров, погнал их обратно к орудиям.
Павловский от многих и в училище, и здесь, на фронте, слышал, что впервые зарубить живого человека очень трудно. У одних рука не поднимается, другие, размахнувшись, в самый последний момент резко ослабляют удар, третьи, зарубив врага, мучаются совестью, по ночам кричат, видят кошмары. Ничего подобного он не испытал. С оттяжкой, как учили, рубанул первого немца по шее, а тот, обливаясь кровью, хлеставшей из сонной артерии, ещё продолжал бежать по инерции. Другой, обер-фельдфебель, с перекошенным от ужаса лицом обернулся, встал на колено, стал целиться из винтовки в Павловского. Корнет бросил коня влево, увернулся от выстрела и со злостью обрушил клинок на спину стрелявшего. Немец даже не упал. Оперевшись на винтовку, так и умер на одном колене.
Нет, Павловский ничего не испытывал, кроме азарта и радости боя. Ему нравилась эта беспроигрышная игра смерти, когда ты на коне, силён и ловок, а внизу тварь какая-то, которую даже приятно строгать клинком и видеть её предсмертные конвульсии. И никакой слабины, и никакого угрызения совести… Врага нужно уничтожать!
Гусары быстро расправились с батареей, под конвоем отправили в полк немецких капитана, командира батареи и двух лейтенантов. Третий лейтенант пытался бежать, догонять его не стали. Павловский достал из притороченного к седлу чехла карабин и, практически не целясь, выстрелил. Никто не стал проверять, жив ли офицер. Гусары знали, их корнет бьёт без промаха.
Вернувшиеся из разведки доложили: с северо-востока к реке движется колонна германской пехоты, до батальона, с четырьмя орудиями и до эскадрона конницы. От переправы они верстах в четырёх. Павловский дал команду развернуть орудия, а Федулину и ефрейтору Харину велел быстро сформировать два расчёта и открыть огонь по движущейся колонне. Четыре других германских орудия гусары утопили в Немане.
Сделав по шесть выстрелов на орудие, гусары по приказу Павловского прекратили огонь, а трое были отправлены разузнать результаты стрельбы. На батарею в сопровождении трёх конных прискакал старший адъютант полка ротмистр Каменцев. Не слезая с коня, осмотрел гусарскую батарею и с восхищением воскликнул:
– Ну, вы, корнет, даёте! Не гусары, а, честное слово, боги войны!
Ротмистр не успел закончить, как вернулась разведка. Доложили, что особой меткости пальба из орудий не достигла, но три-четыре фугаса угодили в колонну пехоты, положив не менее ста немцев. Кавалеристов нет. Видимо, удрали. Орудия стояли на дороге без прислуги. Похоже, тоже сбежала.
