шепчет Пирс себе под нос; женщина перед ним оборачивается.
— Не делай этого, Пирс, — говорю я. Он свирепо на меня смотрит.
— Простите, сэр, это была ставка? Семьдесят?
— Да, — говорит Пирс первый раз вслух, спокойным голосом мученика. Он непроизвольно выдает себя. Ну и хорошо. Пусть другой несчастный ее получит, Пирс. Не губи себя.
— Семьдесят. Сзади — семьдесят два? Да, семьдесят два. Семьдесят четыре?
Я не говорю ничего. Я достаточно ему противостоял. Пирс молчит. Внимательный глаз аукциониста оценивает его борьбу. Он его не торопит. Шариковая ручка недвижима в его руке. В результате Пирс кивает опять.
— Семьдесят четыре. Семьдесят шесть? Есть семьдесят шесть. Сэр?
— Нет! Нет! — я шепчу Пирсу.
И наконец Пирс качает головой, побежденный.
— Семьдесят шесть. Есть еще предложения? Семьдесят шесть раз, семьдесят шесть два, продано за семьдесят шесть тысяч фунтов покупателю номер... сто одиннадцать.
Молоток опускается. В зале поднимается гомон. Выставлена следующая скрипка.
Пирс испускает длинный, на грани всхлипа выдох. Слезы разочарования и отчаяния в его глазах.
— Лот номер сто семьдесят один. Редкая, очень тонкой работы венецианская скрипка Ансельмо Беллозио...
8.4
— Это был последний лот на сегодня.
Прошло десять минут с продажи Роджери. Пирс все еще сидит, в то время как все вокруг него встают.
Наконец мы тоже поднимаемся. Стоящая у двери молодая женщина принимает поздравления. Она, похоже, в смятении. Должно быть, это она — невидимый покупатель сзади. Она глядит на Пирса и открывает рот, видимо чтобы сказать что-то утешительное, но передумывает.
Пирс останавливается и говорит:
— Простите меня, что я так долго ставил. Я так ее хотел. Простите. — И прежде чем она успевает ответить, он выходит в коридор, чтобы не сломаться окончательно.
— Мой мальчик, — говорит Генри Читэм и машет нам, приближаясь. — Мой мальчик. Что я могу сказать? Что делать? Она чувствовала, что скрипка была создана для нее. Вот так бывает: все идет ни шатко ни валко, и вдруг — страсть! Прямо электрическая. — Он вынимает коричневый носовой платок, чтобы вытереть что-то невидимое на подбородке. — Не знаю, утешит ли вас, — добавляет он, — но я уверен, что она бы пошла сильно выше. Ну, это диковинный мир. Но nil desperandum99 и все такое... до свидания, надеюсь, до следующего... ммм... А, здравствуйте, Саймон. Простите.
Вдруг я представляю себе племянника миссис Формби, отдающего с аукционного молотка мою скрипку, и чувствую животное желание превратить его цветущую физиономию в кровавое месиво. Мое сердце бешено стучит, кулаки сжимаются против человека, которого я едва знаю.
Пирс подносит руку ко лбу:
— Давай уйдем отсюда.
— Мне нужно в туалет. Я сейчас вернусь.
Я пробираюсь через редеющую толпу, девушка из «Уигмор-холла», которую я заметил раньше, приветствует меня:
— Добрый день, Майкл.
— Здравствуйте, Люси.
— Это было потрясающе.
Я киваю, ничего не говоря.
— Мое сочувствие Пирсу.
— Да уж, — говорю я. — Вы тоже на что-то ставили?
Она кивает:
— Да, но совершенно на другом уровне.
— И вы выиграли?
— Нет. Тоже не мой день.
— Не повезло. Прошу прощения, я тороплюсь. О да, кстати, Люси, вы не могли бы мне сделать одолжение? Когда билеты на концерт Джулии Хансен появятся в продаже, вы не отложите один для меня? Я знаю, что они иногда быстро исчезают.
— Конечно, буду рада.
— Не забудете?
— Нет. Я запишу. Вы с ней играли в Вене, если я не ошибаюсь?
— Да. Да. Спасибо, Люси. До свидания.
— Вы ведь знаете, что она поменяла программу?
— А, да? Ну и хорошо. Наверняка Шуберт вместо Шумана.
— Нет. Она играет Баха.
— Баха?
— Да.
— Баха? Вы уверены? — Я уставился на нее.
— Конечно уверена. Она прислала факс из Штатов около недели назад. И Билл не то чтобы особенно доволен. Когда вы соглашаетесь играть Шумана или Шопена, вы не должны вдруг перескакивать на Баха. Но она объяснила причины: диапазон меньше, ей проще с ее... вы ведь в курсе, да?
Я колеблюсь, на секунду сомневаясь в значении ее вопроса, потом киваю. Ей явно легчает.
— Я не должна этого говорить, — продолжает она. — Просто я полагала, что вы и так знаете про ее трудности, раз вы с ней играли. Но это должно оставаться в секрете. Ее агент настаивает, что мы не должны ничего говорить. Но я могу вам задать вопрос, строго между нами? Когда вы с ней играли в Вене, были какие-то проблемы?
— Нет. Никаких.
— Странный выбор произведения для концерта — «Искусство фуги».
— Нет. Нет! «Искусство фуги»? Этого не может быть. Это невозможно.
— Ну да, его нечасто играют, — говорит она. — Я посмотрела на совпадения по датам. Вроде нигде в Лондоне его нет в тот же месяц. И действительно, я не помню, когда последний раз слышала фортепианное исполнение в концерте. Но никогда не знаешь. Год никто не играет концерт для контрабаса, и вдруг три разных исполнения в течение недели. Что с вами, Майкл? Вам плохо? У вас совершенно оглушенный вид.
— Все хорошо, — говорю я. — Все в порядке.
Я дохожу до туалета. Вхожу в кабинку, сажусь и тупо смотрю на дверь; сердце неровно и с болью стучит в моей груди.
8.5
Дома я пробую заниматься, но не могу. Руки меня не слушаются. Подушечки пальцев отказываются касаться струн. Я их заставляю и слышу звук еще до того, как подношу смычок. Но теперь мои уши не выносят этого. Что за бессмыслица. Я, так любивший «Искусство фуги», теперь не могу сыграть из него ни строчки даже самому себе. Играю гаммы и жду, когда это состояние пройдет.
Но на репетиции вечером мои руки по-прежнему в оцепенении. Мы играем гамму, но даже здесь ноты, которые я играю, мне незнакомы. Неужели они этого не слышат? Билли говорит нам, какую фугу играть.
Я пытаюсь спустить струну ниже. Через минуту все озадаченно смотрят на меня. Звук то слишком низок для фа, то слишком высок.
— Готовы?
— Да.
Билли кивает. Я вступаю третьим из нас четверых.
— Во что ты играешь, Майкл? — Пирс.
Нет, нет, я ни во что не играю, я ничего не играю, что-то бьет меня прямо вдоль нервных окончаний. Я не могу дышать, я чувствую, как волосы на руках встают дыбом.
— Господи, да что ж такое? — говорит Эллен.
Все остановилось. Почему я не вступил? Я думал, что я играю, но оказалось, что нет.
— Майкл, — говорит Пирс, — возьми себя в руки.
Но я утерял связь — между глазами и руками. Простая вещь, доступная мне еще в понедельник. Теперь фортепианные молоточки, а не смычок, заставляют струны звучать. Я вижу ту самую комнату, где она играет то же, что и мы. Но нет, она спит в Бостоне, хорошенько замужем.
— Хорошо, давайте попробуем еще раз, — говорит Билли.
Я издаю такой звук, что остальные замирают как вкопанные посреди фразы. Многочисленные кости в моих хорошо натренированных руках потеряли способность к чистым движениям, мое сознание замутнено.
— Черт побери, Майкл, — говорит Пирс, — надеюсь, это не станет еще одной Веной.
— Может, попробовать сначала первую фугу? — предлагает Билли. — Просто чтобы войти снова. В конце концов, мы ведь прекрасно ее знаем.
— Нет, только не первую фугу, — говорю я. — Простите, я... через день-два я буду в норме.
Эта именно та фуга, которая закрутила все вокруг меня. Фуга привела ее ко мне, и в ту ночь она ее играла. Это невыплаченный остаток подарка, обещанного мне, но так и не состоявшегося.
— Так что нам делать? — говорит Билли. — Репетировать что-то еще? Но я не знаю, есть ли у нас ноты. И еще столько работы с этим... Эрика говорит, продюсер и даже, может быть, звукорежиссер хотят с нами скоро встретиться. Время поджимает. Может, мы должны просто идти вперед.
— Я не знаю, смогу ли я сегодня, — говорю. — У меня, похоже, небольшие проблемы с этим произведением.
— Я бы не назвал их «небольшими», — говорит Пирс. — Если это войдет в привычку, это будет совершенно невозможно для остальных.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.
— Мне кажется, ты должен отнестись к этому серьезно. У нас контракт на запись «Искусства фуги». «Маджоре» не потерпит халтуры.
— Заткнись, Пирс, — взрывается Эллен. — К чему эти дурацкие угрозы? Ты что, считаешь, Билли, или я, или Майкл согласимся выпустить халтуру под нашим именем? Мы встретимся здесь послезавтра в три. Договорились? Майкл, ты выглядишь ужасно, тебе надо выспаться. Я тебе позвоню позже. Ты должен нам разрешить тебе помочь, если мы можем
