Да я должна посмотреть... Глазами... Может, вы мне прочтете?
— Хорошо.
И он прочел ту мою записку, которую я через Юру передала Дале.
— Господи! Откуда они это взяли?
— Говорят, из литовской газеты «Согласие». «Саюдис».
— Неужели в «Согласии» опубликовали?
— Ну что, вы писали это обращение или не писали? Ваше это обращение к народу?
Мы все, читавшие тексты «Как себя вести на допросе» Альбрехта (мой муж тоже в свое время побывал под пятой КГБ), знали, что нельзя сознаваться ни в чем!
И я хитро спросила:
— А зачем вы мне звоните?
— Вам придется приехать в Ярославль и дать показания по факту оскорбления президента.
— У меня ребенок болеет. Не приеду.
— Тогда я приеду.
— А я вас не пущу. Вы не имеете права. Без ордера на обыск. Вам вообще не стыдно? Не стыдно вам так вот звонить? После всех литовских событий?
Он стал общаться со мной по телефону регулярно. Он рассказал мне, что вышел из партии, что мое дело-то у него давальческое. То есть ему его дали. Что он меня уважает и старается читать, что я пишу. Затем в его словах промелькнуло что-то, что горсовет хочет расправиться не то чтобы со мной, а с «Северной пчелой». И если я откажусь от своего авторства...
— А ведь меня собирались ставить, «Московский хор», в вашем ярославском театре, кажется, имени Федора Волкова? Они мне все время звонили.
— А вы знаете, все. Ставить не будут. И знаете, где мне дали ваш телефон? В театре как раз. Завлит...
То есть единым махом местные расправились с моим спектаклем и нацелились на газету. Им только нужно было, чтобы я сказала, что ничего такого не писала.
Меня повели к известному московскому адвокату. Он защищал диссидентов. Ему было со мной скучно. Я не хотела отказываться от своего текста, плюс еще газету закроют, и в то же время не хотела сидеть в тюрьме (от двух до пяти лет). Мне не улыбалось быть национальной героиней.
— Вот все вы такие! — кисло сказал адвокат. — И от слов не отказываетесь, и сидеть неохота. Тогда чего вы ко мне пришли?
— Я к вам пришла посоветоваться, как быть в таком случае, если и сидеть неохота, и отказаться от слов нельзя. Вы же адвокат!
Почему-то он мне ничего так и не посоветовал. Может, ждал, когда меня посадят, и все будет оформлено как полагается.
В Москве про мои приключения почти никто не знал. Я скрывала свою уголовную сущность.
Одна моя подруга нашла блестящий ход:
— А ты скажи: это вы докажите, что я автор! Чего это я буду вам сознаваться! Вы сами раскопайте! Предъявите улики!
Другой знакомый, автор детективов, предупредил:
— Вы должны быть готовы к обыску. Где ваши черновики?
— Где-то лежат.
— Так уничтожьте! И все!
Я действительно, придя домой, порвала и выкинула все эти свои бумажки с вариантами — от самых ругательных до более приличных.
Может быть, где-нибудь сохранилась магнитофонная запись того собрания — несколько человек, я видела, записывали.
А следователь Колодкин звонил и звонил. Мы совсем перестали подходить. Я опять обратилась к адвокату, теперь уже по телефону.
— А вы поезжайте в Ярославль-то, — как-то нехотя посоветовал он. — А то за вами придут и произведут насильственный привод.
— Привод... как. В Ярославль привод?
— Ну да, в арестантском вагоне. С милицией. Там возиться с вами не будут. Мера пресечения такая, арест. И дадут побольше, — пошутил он.
Но я выбрала тактику неподхождения к телефону. Добровольно ехать в логово врага? Альбрехт бы этого не одобрил. Вообще-то я понимала, что один выход есть: чтобы Горбачёв как-то растворился. Чтобы Советский Союз ликвидировали и партию КПСС тоже. Тогда меня не арестуют.
Тут нужна хорошая революция, думала я. Государственный переворот.
Иного выхода я не видела.
И тут же я переставала об этом думать — и о суме, и о тюрьме, и о том, как дети будут без меня пять лет жить, ну ничего, Боря есть. И что будет с мамой и тетей... Несчастные старухи... Скольких они туда проводили. И тут такой анекдот.
Честно говоря, я как-то стыдилась этой истории.
Попутно развивался еще один сюжет: в Париже должны были показывать гастрольный спектакль по моей пьесе «Чинзано» на русском языке в театре «Аталант» и спектакль на французском языке «Три девушки в голубом» в маленьком театре «95» под Парижем. Пока шли переговоры с Колодкиным, где-то варились моя виза, билеты на самолет, кто-то заказывал номер в отеле...
В день отлета я сидела с детьми. Муж должен был прийти с работы и отвезти меня в аэропорт. В двенадцать утра зазвонил телефон:
— Здравствуйте, — сказал радостный голос. — Это Колодкин говорит. Я в Москве на Ярославском вокзале и сейчас еду к вам.
— А я вас не пущу, — ответила я. Дети насторожились, услышав, как я разговариваю по телефону. Нельзя было их пугать. — Вы же без ордера, — сказала я негромко. Дети не знают, что такое ордер.
— Это вопрос десяти минут, — радостно сказал Колодкин. — Это мне только заехать в прокуратуру. Подождите меня. Я же привез вам статью из газеты, ваше обращение. Заодно и посмотрите.
— Вот и опустите в почтовый ящик, я вам не открою.
Детям я объяснила ситуацию так: какой-то режиссер хочет мне дать какие-то тексты, а я не хочу их читать. Поэтому я сейчас уйду из дома, а вы сидите и дверь не открывайте.
Дети категорически не желали оставаться одни. Федя сказал, что так меня не отпустит, режиссер
