где Оден провел свои последние годы. Вечером, уже в Вене, мы пошли на ужин и на концерт. Мы понравились друг другу сразу.
К телефону подошла женщина.
— Алло, — сказал я. — Это миссис Макниколл?
— Да, это я. Можно узнать, кто говорит? — Я заметил где-то глубоко запрятанный австрийский акцент.
— Это Майкл Холм.
— Ах да, да. Понимаю. Подождите, я сейчас позову мужа.
Ее самоуверенность пропала, в голосе послышалась паника.
Через несколько секунд доктор Макниколл взял трубку. В его тоне не было враждебности, но он производил впечатление человека, желающего побыстрее выбраться из застрявшего лифта.
— Здравствуйте, Майкл. Я полагаю, это про Джулию. Я пересылал ваши письма, но ведь это ее решение — отвечать или не отвечать.
— Как она сдала экзамены? — Мария уже сказала мне, что довольно хорошо, но я цеплялся хоть за что-то, чтоб продолжить разговор.
— Она закончила.
— Она ведь в порядке, правда?
— Да, в порядке, — ответил он с нажимом.
— Вы скажете ей, что я звонил? Пожалуйста.
Пауза, затем, как милостыню, поданную против желания:
— Да.
— Где она сейчас? Она там, ну то есть она с вами в Оксфорде?
— О господи, Майкл, вы еще недостаточно ее ранили? — Вежливость отказала доктору Макниколлу, и он повесил трубку.
Я тоже повесил трубку, пронзенный печалью, зная, что надежды нет.
1.12
Мое первое занятие сегодня — урок взаимной тоски с двенадцатилетним мальчиком, который гораздо охотнее играл бы на гитаре. Когда он уходит, я пробую сесть за работу для квартета. Я смотрю на ноты нашей следующей репетиции, но не могу сосредоточиться. Вместо этого ставлю диск с бетховенским трио до минор, тем самым, к которому Карл Шелль прицепился столько лет назад.
Какие чудесные вещи — эти его первые, им самим пронумерованные произведения, три трио, которые говорят миру: да, я готов стать известным благодаря им. И самое яркое из них: опус 1 номер 3. Карл, конечно, был со мной не согласен; он считал, что оно самое слабое из трех.
У Джулии оно было самым любимым из всех трио Бетховена. Она особенно любила минорные вариации второй части, несмотря на то что виолончель и скрипка своей спокойной меланхолией будто затмевали ее собственную значимость. Всякий раз, когда она слышала его, или играла, или даже просто читала ноты, она медленно покачивала головой. И она любила скромную концовку всего произведения.
Хотя я и часто его слушал, я его не играл последние десять лет ни разу. В случайно собиравшихся трио, в которых я участвовал, всякий раз, когда его предлагали к исполнению, я находил предлог, чтобы его не играть, иногда говоря, что оно меня не интересует. А в записях я так и не нашел ни одной, которая бы мне напомнила ее игру, хотя некоторые и были мне по сердцу.
Но что напоминало мне, как она играла? Иногда фраза или две на концерте, иногда чуть больше, но никогда ничего достаточно длинного. Сказать, что она играла естественно, органично — не сказать ничего: в конце концов, каждый играет соответственно своей натуре. Удивление, интенсивность, глубина — нет смысла пытаться выразить то, что она выражала. Я так же бессилен описать красоту ее игры, как и объяснить, что я почувствовал, когда ее встретил. Последние несколько лет иногда, включая радио, я был уверен, что слышу игру Джулии. Но некий поворот фразы меня переубеждал; и даже если у меня оставались надежда или сомнение, имена исполнителей, объявленные в конце, возвращали меня на землю.
В прошлом году я услышал Баха, из всех возможных мест это было в такси. Я редко езжу в такси, в такси редко играет музыка, и музыка, которая звучит в такси, редко бывает классической. Я почти доехал до студии, когда водитель решил переключиться на «Радио-3». Это был конец прелюдии и начало фуги: до минор, удивительным образом. Это Джулия, сказал я себе. Это Джулия. Все говорило за нее. Мы приехали, водитель выключил радио; я заплатил и побежал. Я опаздывал на запись и знал, что наверняка ошибаюсь.
1.13
Звонит Виржини, чтобы отменить урок. Когда она договаривалась о дне, она не посмотрела в календарь. Сейчас она поняла, что у нее две встречи одновременно. Подруга только что приехала из Парижа, и подруга не поймет, а я пойму, ну и вообще, она сначала договорилась с ней, поэтому не буду ли я сильно возражать?
— Что за подруга? — спрашиваю я.
— Шанталь. Я тебе рассказывала про нее, нет? Сестра Жана-Мари.
Жан-Мари — предпоследний бойфренд Виржини.
— О’кей, Виржини.
— Так на какой день мы должны назначить?
— Я сейчас не могу это обсуждать.
— Почему нет?
— Я занят. — На самом деле я просто обескуражен отношением Виржини к делу.
— Э-э-э-эй!
— Сама ты Э-э-э-эй.
— Майкл, ты так сварлив. Ты открывал сегодня окно?
— Но сегодня холодно. И мне не всегда нужен свежий воздух.
— О да, великий арктический пловец боится холода.
— Виржини, не нуди.
— Почему ты сердишься на меня? Я тебя от чего-то оторвала?
— Нет.
— Ты что-то только что закончил?
— Да.
— Что?
— Я слушал музыку.
— Какую музыку?
— Виржини!
— Ну мне интересно.
— Ты имеешь в виду, тебе любопытно — это совсем другое дело.
— Нет, это совсем чуть-чуть другое. И что?
— Что — что?
— Что это за неведомая музыка?
— Трио Бетховена до минор, извини, ut mineur, для фортепиано, скрипки и виолончели, опус один номер три.
— Будь подобрее, Майкл.
— Я стараюсь.
— Почему эта музыка тебя так раздражила против меня?
— Да не раздражила, как ты выразилась, эта музыка меня против тебя. И ты меня не раздражила. Меня никто не раздражает, кроме меня самого.
— Я очень люблю это трио, — говорит Виржини. — Ты знаешь, что он сам сделал аранжировку для струнного квинтета?
— Что за чепуха, Виржини. Ну хорошо, давай назначим дату урока, и дело с концом.
— Но он это сделал, Майкл. И он даже ничего не транспонировал.
— Виржини, поверь мне, если бы существовал струнный квинтет Бетховена до минор, я бы, безусловно, о нем знал, почти наверняка его слышал бы и, очень возможно, играл бы.
— Я читала это в «Guide de musique de chambre»17.
— Этого не может быть.
— Подожди. Подожди. Только подожди. — Она вернулась к телефону через несколько секунд. Я слышал, как она листала страницы. — Вот он. Опус сто четыре.
— Что ты сказала?
— Опус сто четыре.
— С ума сойти. Это совсем другое время его жизни. Ты уверена?
— Ты не настолько занят? Ты хочешь теперь со мной поговорить? — спросила Виржини с недоумением в голосе.
— О да. Да. Что там сказано?
— Давай посмотрю, — сказала Виржини, довольно бегло переводя из книжки. — Тут сказано, что в тысяча восемьсот семнадцатом он аранжировал третье фортепианное трио из первого опуса в струнный квинтет... Сначала это сделал некий любитель, и Бетховен написал, как это сказать, юмористическую благодарность за ужасную любительскую аранжировку квинтета на три голоса, и Бетховен тогда сделал это по-настоящему, на пять голосов, и превратил дикое убожество в нечто приличное. Оригинальная любительская трехголосная аранжировка была торжественно отправлена куда и следовало — в преисподнюю. Это ясно?
— Да, да. Но как удивительно! Что-то еще?
— Нет. За комментариями отправляют к трио.
— Ты всегда читаешь справочники целиком, Виржини?
— Нет, я скольжу взглядом, как говорите вы, англичане.
Я смеюсь:
— Присутствующий здесь англичанин так не говорит.
— Теперь ты счастлив? — спрашивает Виржини.
— Думаю, да. Да, я счастлив. Спасибо, Виржини. Спасибо. Извини, что я раньше был не слишком вежлив. Когда ты хочешь назначить урок?
— В четверг на следующей неделе в три.
— Это не слишком далеко?
— О нет, не слишком.
— Ну хорошо, занимайся.
— О да, конечно, — радостно говорит Виржини.
— Ты не придумываешь это все? — спрашиваю я. — В это так трудно поверить. — Но она не могла придумать столько правдоподобных деталей за раз.
— Не говори глупостей, Майкл.
— И это для двух скрипок, двух альтов и виолончели — никаких странных комбинаций, да?
— Да. Так тут написано.
— Опус сто четыре?
— Опус сто четыре.
1.14
— Опус сто четыре?
— Опус сто четыре.
— Очень странно, сэр. До минор? Ну, в каталоге компакт-дисков такого нет. Я не вижу его среди бетховенских квинтетов.
— Может быть, он по какой-то причине перечислен среди бетховенских трио.
— Я посмотрю... нет, извините, там тоже нет. Давайте попробую в компьютере. Вобью «струнный квинтет до минор» и посмотрю, что он мне выплюнет. Нет, это не очень помогло. Он выдает: «По вашему запросу записей нет»... Давайте посмотрим, что произойдет, если я попробую опус сто четыре... Извините, боюсь, что появляется только
