он любил природу и прогулки на свежем воздухе. Будучи заядлым каноистом, Эдвин в детстве энергично исследовал реку Гудзон в окрестностях Линдхерста, а позже, в юности, завоевал известность в Нью-Йорке, проплыв на веслах вокруг Стейтен-Айленда в одиночку. Его лучшая дружба юности - с сыном одного из садовников Линдхерста - сохранилась до конца его жизни. (В этом и других вещах, о которых будет сказано позже, Эдвин подражал Джею в отсутствии снобизма). Следующий мальчик в очереди, Говард, присоединился к Эдвину, будучи от природы ярче Джорджа. Но многим он казался немотивированным: прекрасный экземпляр лосося, который, несмотря на способности, отказывается плыть против течения. Что касается Фрэнка, то он унаследовал от Джея природную ловкость в математике, механике и инженерном деле. Когда ему было всего семь лет, он раскопал старые геодезические приборы своего отца и настоял на том, чтобы Джей научил его, как они работают.
Из двух девочек Нелли рано проявила склонность к пуританству, вероятно, унаследованную от матери. Когда она ходила с родителями в оперу, то всегда отводила глаза от короткого балета, который обычно предшествовал главному событию. Когда Джей поинтересовался, почему, она ответила, что не одобряет пикантных проявлений и считает балет аморальным. Будучи подростком, Нелли всегда была застегнута с головы до ног и посвящала много времени добрым делам через христианские миссионерские общества. С величайшим рвением она шила одеяла для бездомных, покупала Библии для опьяневших и прилагала усилия к всевозможным реформам морали. Она презирала показную роскошь и порой проявляла видимое смущение при виде богатства Гулдов. Она редко интересовалась молодыми людьми своего возраста, которые так усердно ее искали. (Она говорила Элис Нортроп, что по сравнению с ее отцом все они казались просто пигмеями). Сестра Нелли, Анна, напротив, была в восторге от богатого мира Пятой авеню и Линдхерста и демонстрировала чувство собственного достоинства, схожее с чувством Джорджа. Когда Анна жила в Линдхерсте, она спала в спальне в высокой башне и вела себя во всех отношениях как принцесса, которую можно было бы ожидать от такого помещения. Избалованная и самовлюбленная, она, как и Джордж, была вполне способна на грубость с персоналом, обслуживающим семью. Как и он, она часто получала выговоры за подобные выходки. Столь же пренебрежительно она относилась и к своим кузенам Нортропам, которых считала благотворителями и, как таковых, лишь немногим лучше слуг.
"Я предан вам, дети", - писал Джей Нелли в начале 1880-х годов во время одного из своих путешествий по Западу. "Я хочу для вас всего мира и счастья для всех вас".16 Среди сыновей, дочерей, племянниц и племянников Джея - или среди тех близких людей, которые наблюдали его вместе с ними, - никогда не возникало сомнений в том, что самым важным достоянием Гулда, его величайшим сокровищем была его семья. Поэтому вполне естественно, что со временем Гулд стал беспокоиться о том, что он создал себе репутацию. "Я очень боюсь, - говорил он Морозини, - что смогу оставить им все, кроме доброго имени".17
Глава 26
.
ПРОВОДЫ И ЭЛС
ГОУЛД, купивший LYNDHURST в 1880 году, не только закончил слияние Kansas Pacific, Denver Pacific и Union Pacific, но и сохранил независимый контроль над Missouri Pacific, которую он расширил за счет приобретения Wabash, Iron Mountain и других небольших линий, пересекающих страну на запад до Омахи, на восток до Толедо и Детройта, а также на север до Великих озер и Чикаго. Кроме того, Гулд взял в аренду дорогу Kansas & Texas (прозванную Katy), а в апреле 1881 года приобрел Texas & Pacific у Тома Скотта из Pennsylvania Railroad в результате сделки, в которую также вошла газета New York World, дочерняя компания этой дороги. Другие небольшие дороги также стали частью постоянно расширяющейся сети собственности Гулда. Объединенные активы - вновь расширенная Union Pacific вместе с Missouri Pacific и другими линиями системы железных дорог Гулда - представляли собой около 15 854 миль путей, примерно одну девятую часть железнодорожного пробега в стране.
Приобретая эти ключевые позиции, Гулд наступал на пальцы десятков влиятельных восточных компаний, в первую очередь бостонского маститого Джона Мюррея Форбса, которому принадлежали крупные пакеты акций Michigan Central, Burlington и Hannibal & St. Joseph. Форбс, с которым Гулд конкурировал за фрахт на нескольких рынках, по слухам, был потрясен, когда Гулд обошел его, получив в январе 1880 года право аренды на "Кэти". После этого брамин громко заявил всем, кто его слушал, что Гулд не джентльмен. (Форбс сказал их общему коллеге Фреду Эймсу: "Я, конечно, ничего не могу сделать с Гулдом. . . . В последний раз, когда мы встречались, это принесло только вред. Я знаю, что я ему не нравлюсь, и он мне, конечно, не нравится".1)
Тем не менее Форбс и другие наблюдали за махинациями Джея с благоговением. "Он окутывает свои движения тайной, столь же глубокой, как у африканского колдуна", - комментирует New York Times. "Когда он снисходит до того, чтобы заговорить, люди слушают его, как слушали бы Сфинкса, который смотрит на безжизненные пустыни Египта".2 Репортер "Нью-Йорк стокхолдер", описывая заговоры, контрзаговоры и заговоры внутри заговоров Джея, верно намекнул на сложность его грандиозной стратегии: "В его воображении она представляет собой серию шахматных досок, усеянных кривыми и параболами, а также квадратами и углами, - шахматных досок, которые любопытно сталкиваются друг с другом, хотя на каждой из них идет отдельная игра. Пешки, рыцари, замки ловко перескакивают с одной на другую в калейдоскопической путанице, из которой лишь одна пара глаз в мире выстраивает упорядоченный и последовательный план."3
Но иногда обсуждение мрачной непостижимости Гулда - его блестящих комбинаций, склонности к неверным действиям и вытаскиванию кроликов из ранее незамеченных шляп - было несколько чрезмерным. Самые здравомыслящие из его критиков не преминули отметить абсурдные крайности, до которых доходили некоторые, как очерняя Гульда, так и превознося его гений. Еще в 1875 году газета "Таймс" отмечала, что, казалось бы, ни одно событие в стране не обходится без того, чтобы "нас сразу же не уверили, что в основе всего этого дела лежит Джей Гулд, как, по слухам, он лежит в основе всего, что происходит в наши дни. Мы сильно подозреваем, что его еще найдут... причастным к суровой зиме, замерзшим водопроводным трубам и непомерным счетам водопроводчиков. Несомненно, он образовал "кольцо" с водопроводчиками еще прошлым летом, а затем устроил недавний сильный холод, чтобы заставить свои механизмы работать".4 Форбс нашел иронию "Таймс" забавной. Тем не менее, настаивал он, в популярном образе Гулда, плетущего византийские сети, таилось зерно истины.
Форбс никогда бы
