Случилось, что Робин и Маленький Джон
Зеленым брели перевалом,
И Джону сказал отважный стрелок:
– Стреляли с тобой мы немало.
Но больше не сделать ни выстрела мне,
Стрела с тетивы не помчится.
Спущусь я в долину. В обители той
Пусть кровь отворит мне сестрица.
И Робин к Кирклейскому скиту идет,
Слабеют сильные ноги.
Кирклей далек, и смелый стрелок
Совсем занемог по дороге.
Когда он добрался до скита Кирклей
И стукнул в дверное кольцо,
Сестра открывает тяжелую дверь,
Приветливо смотрит в лицо.
Монахиня пива ему налила,
Сказала: – Садись у огня, –
– Ни есть я не буду, ни пить ничего,
Пока не полечишь меня.
– В обители тихой найдется покой,
Тебя я туда провожу.
И, если ты просишь кровь отворить,
Услугу тебе окажу.
За белую руку пришельца берет,
Уводит в далекую келью
И Робину кровь отворяет она,
Кровь каплет горячей капелью.
Жилу открыла ему на руке,
Ушла, ключами звеня,
И долго точилась горячая кровь –
До полудня другого дня.
Сперва густая бежала кровь,
Потом совсем поредела,
И понял тогда отважный стрелок,
Что сделано злое дело.
Тут Робин с надеждой взглянул на окно,
Подумал – спасет прыжок,
Но слаб он был, и не было сил,
И прыгнуть Робин не смог.
Тогда он подумал: – Уж верно, меня
Спасет мой рог боевой.
Подносит он рог к ослабевшим устам
И тихо дует в него.
И Маленький Джон в зеленом лесу
Услышал – зовет стрелок.
– Не в смертный ли час он вспомнил о нас,
Если тихо так трубит в рог?
К Кирклейской обители бросился Джон,
Бежит, сколько хватит сил.
Плечом вышибает тяжелую дверь,
Замки разметал и разбил.
– О милости, Робин, о милости я
Прошу, на колени упав! –
Горестно крикнул Маленький Джон,
Стрелка своего отыскав.
– Что тебе нужно? – спросил Робин Гуд. –
Какой тебе милости, Джон?
– Позволь, чтоб этот проклятый Кирклей
Со всем вороньем был сожжен!
Но Робин в ответ ему тихо шепнул:
– Милости этой не жди:
Женщины я не обижу вовек,
И ты монастырь пощади.
Дай мне, товарищ, мой лук боевой,
И в небо выстрелю я.
И где упадет и воткнется стрела,
Там будет могила моя.
Зеленого дерна под голову мне
И в ноги ты положи,
И лук положи мой бок о бок со мной,
Чтоб музыкой мне служил.
И дуб посади на могильном холме,
Чтоб он мой покой сторожил.
Могилу просторную вширь и в длину
Мне вырой – и люди пройдут
И скажут: – Под деревом этим лежит
Храбрый стрелок Робин Гуд.
И те, кто хлещут до зари,
И те, кто спину гнут,
И записные бунтари,
И те, кто любит кнут,
И те, что лгут, в три горла жрут
И служат подлецам –
Все слушайте! Жил Робин Гуд.
Он был не ровня вам.
Он был другой, не гнут дугой,
Не чтил тупой закон.
Ходил всегда с прямой спиной
Граф Роберт Хантингтон.
Он класть поклоны не умел,
Протекций не искал
И делал то, что сам хотел –
И брал, и отдавал.
В те годы воля короля
Ломала враз хребет.
А он указ читал, шаля,
Плевал на монумент.
Ему сказали: «Берегись!
Так люди не живут!»
Ответил: «Разве это жизнь,
Когда дрожат и врут?»
Обидно было наблюдать,
Как он на все плюет:
На то, что слугам – благодать,
А челяди – почет.
Обидно было сознавать,
Что презирает он
Все, во что верит наша знать,
Во что народ влюблен:
Знамена, гимны, ордена,
Корону, наконец, –
Все, чем славна твоя страна,
Чем горд любой подлец,
Чем сыт до горла патриот,
Чем хвастается тать,
Чем утешать хотят сирот:
Мол, есть за что страдать!
Все это Роберт презирал,
И было невтерпеж –
Знать, что живет такой нахал –
Острей, чем острый нож.
В те времена духовных скреп
Колодок и тисков
Хватало, чтоб изъять весь хлеб
У нищих дураков.
В те времена, как и сейчас,
Всех гнали на войну,
И власть господствовала всласть,
Сгребала все в казну.
Налог, за ним другой налог,
А сверху третий сбор –
Плашмя на пашню пахарь лег.
Жизнь человека – cор.
А Роберт подавал пример:
Рвать пополам указ.
И если не принять тут мер –
Один он сломит вас.
Решили парня приструнить:
Пусть знает, что почем.
Прижать, судить и разорить –
Раз спорит с королем.
Нашелся верткий, как всегда,
Примерный патриот –
И доказал как дважды два,
Что граф давно банкрот.
Ведь он законы нарушал!
Вот почему таков!
Он ссуду в срок не отдавал!
Не чтил святых отцов!
Возможно, даже англофоб?
Уж Альбион не мил?
Поверить даже трудно, чтоб
Такой преступник был.
Он потому не патриот
И Тауэра враг,
Что деньги в срок не отдает,
А сам – и нищ, и наг.
Так было решено изъять
И земли, и добро.
За бедноту? Изволь страдать
Ты с ними заодно.
И Робин Гуд – а с этих пор
Он звался только так –
Стал жить в лесу, как беглый вор,
Как проклятый бедняк.
На лоб надвинул капюшон –
Теперь узнать нельзя –
Не обернувшись, в лес ушел,
И с ним его друзья.
Легко сказать: порви что есть,
Будь против большинства.
Легко сказать: страдает честь,
И не сомкну уста.
Но если станет против рать,
И надо против всех,
То будет страшно помирать
Без веры в свой успех.
И если только злость в горсти,
В гортани крик зажат –
Против течения грести
Ты сможешь наугад.
Их было сорок молодцов,
Как он, сорвиголов,
Решили жить без городов,
Без власти, без попов.
Был среди них Малютка Джон –
Верзила в драке лих,
И, если сильно разозлен,
Один валил троих.
Среди ветвей не до мечей –
В ходу был длинный лук.
Играли чище скрипачей –
Навскидку и на звук.
В недобрый для короны час
В лесу собрался люд,
И Север задрожал, узнав,
Что вольным стал Шервуд.
Вот раз из Сент-Мэри аббат
Пошел лесной тропой,
С ним двести человек отряд
И сундуки с казной.
А Робину все нипочем
И стража – не препон:
Двенадцать тысяч марок взял
И поболтал с попом:
– Не торопись, постой, аббат, –
И к дубу прикрутил:
– Ты, отче, помолись за нас,
За шервудских громил!
Потом на лошадь водрузил,
Удобно сел аббат:
Спиною к конской голове,
А носом – в конский зад.
