Ознакомительная версия.
Все эти меры могли бы быть оправданы достижением конечной цели — восстановлением кредитования экономики. Однако этого не произошло. Деньги, предоставленные правительством для рекапитализации банков, в экономику не пошли. Куда же они делись?
Полученные в рамках акции спасения государственные ресурсы многие руководители финансовых компаний использовали для выплаты себе рекордных бонусов — за рекордные убытки. Девять организаций кредиторов, в совокупности понесшие убытки в 100 млрд долл. и получившие по программе спасения TARP 175 млрд долл., направили 33 млрд из них на выплату бонусов… Остальные деньги были использованы для выплаты дивидендов для акционеров [289].
Но даже после удовлетворения своих аппетитов банки не возобновили кредитование, оставшиеся средства они продолжали держать у себя. В результате кредит даже на жестких условиях оказался почти недоступным. И Федрезерв снова пришел на помощь банкам: когда рынок перестал покупать коммерческие бумаги, это стал делать Федеральный резерв, одновременно он начал выплачивать проценты по банковским резервам, в результате банки стали резервировать деньги вместо того, что бы выдавать кредиты.
Власти США выполняли буквально все требования и запросы финансового сектора, которые уже выходили не только за рамки либеральной доктрины, но и просто здравого смысла. Чем же руководствовались в своих действиях представители финансовой и политической элиты США? Д. Стиглиц находил ответ в том, что: «Финансовый сектор использовал свои сверхвысокие прибыли для покупки политического влияния, благодаря чему он сначала освободился от регулирования, а затем получил триллионы долларов субсидий…». «Министерство финансов находилось в кармане у финансового сектора » [290]. «Богатые использовали свое благосостояние, — считает Дж. Сакс, — чтобы усилить свою власть над правительством» [291].
Надежды на то, что новый президент Б. Обама сможет переломить ситуацию, не оправдались. Об этом говорит хотя бы подписанный новым президентом в июле 2010 г. закон Додда-Франка о реформе в области регулирования и защите прав потребителей, который включал такое большое количество исключений, что, по словам Стиглица, был похож на швейцарский сыр: казалось бы, головка крупная, но в ней имеются большие отверстия [292]. В конечном итоге, по мнению Д. Стиглица, «администрация Обамы встала на сторону банков», она «предложила предоставить Федеральному резерву еще больше полномочий, чем те, которые имел последний, приведя страну к кризису» [293].
И банки как ни в чем не бывало продолжили свою докризисную практику. Так, согласно данным Федерального резервного банка Нью-Йорка, в 2010 г. 18 американских банков, среди которых были Morgan Stanley, Citigroup, JP Morgan, Bank of America, Goldman Sachs, Lehman Brothers, пользуясь несовершенством законодательства и лазейками в системе бухгалтерского учета, систематически маскировали реальные объемы своего долга. В среднем банки занижали показатели своей долговой нагрузки на 42 %. Только один Lehman Brothers «спрятал» около 50 млрд долл. собственных долгов [294].
Победа банкиров над америкой была полной , утверждает Д. Стиглиц, у них был даже аргумент, оправдывающий такой подход: дерегулирование позволило им заработать больше денег, а деньги являются символом успеха. «В конце концов, систему удалось спасти, но за это пришлось заплатить цену, в которую до сих пор трудно поверить». Наибольшую же «тревогу , — полагает нобелевский лауреат, — вызывают политические последствия, связанные с реакцией финансового рынка» [295] .
Для историка и философа победа олигархии навсегда останется неразрешимой загадкой.
Дж. Лондон «Железная пята»
Преимущества роста… в последние два десятилетия в США распределялись неравномерно: неравенство и в богатстве, и в доходах возросло до уровня, не виданного во времена Великого Гэтсби [296].
П. Кругман [297]
Рост неравенства, по словам А. Гринспена, начался с середины 1980 г.: «и хотя другие страны также сталкиваются с растущей концентрацией доходов, на сегодняшний день ее последствия куда менее значительны, чем в соединенных Штатах. США явно выделяются среди мировых торговых партнеров» [298] . «американцы уже видели подобное, — продолжал Гринспен. — В последний раз доходы концентрировались в руках столь же узкого круга людей на короткий период в конце 1920-х годов и на более длительное время — непосредственно перед первой мировой войной» [299] .
На факт роста неравенства указывают представители всех политических сил, но между ними существует принципиальное различие в оценке проблемы. А. Гринспен воспринимает ее лишь как досадную помеху, угрожающую «обычаям и стабильности демократических обществ. Боюсь, что неравенство может спровоцировать политически выгодный, но экономически разрушительный поворот» [300]. Либеральная идеология вообще отрицает сам моральный аспект проблемы. В лице Ф. Хайека она утверждает, что выражение «социальная справедливость» — «лишено смысла» и «не применимо к цивилизованному типу общества» [301] . Нижние классы общества к людям вообще не относятся, «пролетариат — это дополнительная популяция…» [302].
Диаметрально противоположных взглядов придерживается один из реальных и вполне успешных героев книги М. Льюиса: «Будучи консервативным республиканцем, ты не задумываешься о том, что одни зарабатывают, грабя других… Я пришел к выводу, что вся сфера потребительских кредитов существует для того, чтобы снимать с людей последнюю рубаху» [303]. «Высшие слои общества изнасиловали свою страну. Вы обманули ее жителей. Вы создали машину, обдирающую людей» [304]. «На сегодняшний день на финансовых рынках почти каждый участник заявляет о своей невиновности. Все они утверждают, что всего лишь выполняли свою работу. Так оно и было, — отмечает Д. Стиглиц. — Но их работа часто предусматривала эксплуатацию других или благоденствие за счет результатов такой эксплуатации» [305]. На деле, полагает Д. Стиглиц, «идеология свободного рынка оказалась лишь предлогом для применения новых форм эксплуатации» [306].
Не меньше различий и в определении источников роста неравенства. По мнению А. Гринспена, он стал следствием глобализации и технологического бума. Что объективно имело свое место. Глобализация и технологический бум повышают эффективность и соответственно доходы тех, кто в наибольшей мере связан с этими процессами. Противники этой версии утверждают, что рост неравенства обеспечил не столько рост экономики, сколько перераспределение уже существовавшего богатства внутри общества. Причина этого перераспределения, по мнению канадской исследовательницы Н. Кляйн, крылась в том, что социальные «страны Запада возникли в результате компромисса между коммунизмом и капитализмом. Теперь нужда в компромиссах отпала…», «когда Ельцин распустил советский союз… капитализм внезапно получил свободу обрести самую дикую свою форму, и не только в России, но и по всему миру… » [307].
Ознакомительная версия.
