Более того, за будущее ведется яростная борьба, поскольку оно теснейшим образом связано с конфликтующими друг с другом общественными интересами. Более двухсот лет тому назад Эдмунд Берк заметил, что общество следует рассматривать в качестве «союза не только между живущими, но и между живущими, умершими и теми, кому только предстоит родиться» (цит. по: Beinhocker 2006: 454). Берк указывает на интересы еще не родившихся членов общества и на необходимость того, чтобы у них был мощный «голос», призванный отстаивать их интересы в обществах, где учитываются лишь интересы живущих.
Движение в защиту окружающей среды сыграло важную роль в развитии этой идеи взаимозависимости интересов представителей разных поколений, изложенной в ставшем легендарном докладе комиссии под руководством Гру Харлем Брундтланд «Наше общее будущее» (Brundtland Report 1987). В качестве аргумента идеологи движения ссылаются на необходимость соблюдения интересов наших детей, внуков и тех, кто еще не родился (см.: Hansen 2011; www.gaiafoundation.org/earth-law-network/alliance-future-generations). Любопытно, что в Венгрии уже существует должность парламентского комиссара по будущим поколениям (www.ajbh.hu/en/web/ajbh-en/dr.-marcel-szabo), а в Уэльсе в 2015 г. был принят закон об учреждении должности комиссара для защиты интересов будущих поколений.
Однако большинство общественных процессов ведет к реализации такого будущего, которое отвечает интересам только нынешних поколений. Те, кто еще не рожден, лишены голоса в условном «парламенте поколений». Или, говоря словами Барбары Адам, будущие поколения не в состоянии «выставить счет» нынешнему поколению за то, что происходит сегодня. У будущих поколений нет голоса и возможности озвучить свои интересы; им остается лишь принять то, что достанется им в наследство (Adam 2010: 369).
Тем не менее время от времени власти сегодняшнего поколения бросается вызов, а правительства и негосударственные организации предпринимают усилия по созданию «воображаемых сообществ», которые охватывают многие поколения и стремятся к будущему, отвечающему общим интересам. Подобные проявления солидарности между поколениями способны преобразовать общественно-политические дебаты, заложив фундамент для новых институтов и структур чувства. Одним из таких проявлений солидарности стали события, произошедшие в ряде стран в 1970 г. 22 апреля 1970 г. 20 млн американцев приняли участие в демонстрациях в поддержку безопасной и устойчивой окружающей среды. Результатами проведения первого Дня Земли стали создание Агентства по защите окружающей среды США, принятие целого ряда направленных на защиту окружающей среды законодательных актов, учреждение Greenpeace и множество эпохальных публикаций. В подобные моменты отдаленное, или зеркальное, будущее выполняло роль мощной структуры чувства (см.: Lash and Urry 1994). Будущее стало демократичным. Однако подобные проявления солидарности довольно редки. В целом же настоящая книга нацелена на демократизацию будущего.
Отвергнутое будущее
Несмотря на множество социальных конфликтов, связанных с вопросами будущего, общественные науки обращаются к миру будущего достаточно неохотно, внося весьма ограниченный вклад в его теоретизацию и анализ (но см.: Bell and Wau 1971; Young 1968). Причина этого частично кроется в том, что Маркс, наиболее значимый представитель общественных наук XIX столетия, судя по всему, ошибался, когда предсказывал, что капитализм породит всемирную революцию, возглавляемую рабочим классом. Маркс утверждал, что «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» (Marx 1962 [1845]: 405; Маркс 1955: 4). Он полагал, что наличие предприятий, на которых применяются паровые машины, крупных промышленных городов, железных дорог и бедственное положение трудящихся приведут к тому, что промышленный пролетариат превратится в «класс для себя» и тем самым произведет революционный переворот в капиталистическом мире. Класс пролетариев и его преобразующая мощь смогут сбросить капитализм и реализовать на практике идею коммунизма через распространение капитализма по всему миру.
В действительности мировая социальная революция началась вовсе не в обществах с наиболее развитыми системами капиталистической политической экономики, таких как Великобритания или Германия. Она произошла в 1917 г. в царской России, крупный и хорошо организованный рабочий класс у ее истоков не стоял, а закончилась большевистская революция не строительством коммунизма или хотя бы социализма в одной, отдельно взятой стране, а, по словам многочисленных ее критиков, в числе которых был, например, Карл Поппер, новым варварством.
При этом в своих ранних работах 1840-х гг. Маркс, напротив, подчеркивал значительную неопределенность и непредсказуемость капиталистических обществ. В «Манифесте Коммунистической партии», написанном в возрасте всего тридцати лет, Маркс (совместно с Энгельсом) описывал современный ему мир скоротечности и движения, в котором «застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения» разрушаются под напором современного капитализма: все застойное и косное исчезает (Berman 1983; Marx and Engels 1952 [1848]; Маркс и Энгельс 1955). Подобный взгляд на неопределенность современной капиталистической эпохи означал, что, используя инструменты анализа 1840-х гг., разработать конкретный сценарий будущего было невозможно, да и сами Маркс и Энгельс в целом выступали против утопических образов будущего.
Тем не менее эта очевидная неспособность марксистского анализа предвосхитить будущее была использована многими представителями общественных наук для того, чтобы отвергнуть предложение о том, что общественные науки должны заниматься предсказанием будущего или разработкой соответствующих сценариев. В странах Запада утопические картины будущего и альтернативных миров подвергались жесточайшей критике, особенно в период холодной войны (Popper 1960; Поппер 1993; Kumar 1991). Социальные науки отвернулись от идеи разработки и анализа возможных вариантов развития будущего (но см.: Bell and Wau 1971). Некоторые социологи, например Анри Лефевр, Зигмунт Бауман и Эрик Олин Райт, утверждали, что утопии могут служить прекрасным зеркалом для существующих обществ, показывая ограниченность настоящего (Bauman 1976; Levi-tas 1990; Pinder 2015). Такой подход к утопиям содержал в себе освободительный потенциал, позволяя людям покончить с доминированием того, что представлялось неизменными формами общественной жизни в настоящем. Однако примеры обращения социальных наук к утопическому будущему довольно редки.
Более того, исследования альтернативного будущего, имевшие место в течение последних семидесяти лет, велись за пределами собственно «социальных наук» (cм. периодизацию Сона: Son 2015). Футурология развилась в специализированную дисциплину и профессиональную область со своими журналами, ключевыми трудами, авторитетными фигурами, международными структурами (cм.: http://foresightinternational.com.au), профессиональными организациями (такими как Ассоциация профессиональных футурологов) и основополагающими текстами (cм.: http://www.wfsf.org/; Son 2015: 122). В период, последовавший сразу после окончания Второй мировой войны, футурология зачастую отражала споры и вопросы, связанные с темой холодной войны: так, считается, что Герман Кан стал прообразом доктора Стрейнджлава в фильме 1964 г. «Доктор Стрейнджлав, или Как я научился не волноваться и полюбил бомбу» (см.: http://www. newyorker.com/magazine/2005/06/27/fat-man). Большая часть футурологических идей того периода была связана с мощными программами военного и корпоративного развития, в которых, например, компьютерам отводилась роль одного из орудий холодной войны (Turner 2006: 1). Финансирование работ над подобными футурологическими идеями, как правило, осуществлялось за пределами университетов и научных институтов, и, как следствие, работой в этой области занимались, главным образом, частные аналитические центры, например центры, основанные Элвином Тоффлером (1970), Джереми Рифкином (2009), Альбертом Гором (2013) и многими другими. К концу 1970-х гг. выходило уже 178 журналов, связанных с вопросами футурологии (Son 2015: 125).
