Поземельный банк произведет эти благодатные действия просто-напросто тем, что выпустит громадные массы билетов под залог земель. Таков был проект Бриско и Чамберлейна. Они доказывали, что каждый землевладелец должен, в прибавление к своему поместью, получить сумму бумажных денег на полную ценность этого поместья. Например, если его поместье стоит 2000 фунтов, то в его распоряжении должно быть, сверх этого поместья, 2000 фунтов бумажными деньгами[137]. И Бриско, и Чамберлейн с величайшим презрением отзывались о возражении, не упадут ли билеты в цене при таком громадном выпуске их. Как могут они упасть в цене, пока на каждый билет в 10 фунтов существует кусок земли в 10 фунтов? Никто не скажет, говорили они, что векселя серебряка могут упасть в цене, пока его подвал содержит массу гиней и крон на полную цену выпущенных им векселей. Да ни у кого из серебряков даже и нет в подвале массы гиней и крон на полную цену всех его векселей. А разве квадратная миля богатой тонтонской земли не имеет такого же права на имя богатства, как кусок золота или серебра? Бриско и Чамберлейн принуждены были признаваться, что многие имеют предубеждение в пользу благородных металлов, и что поэтому, если их банк будет подчинен обязательству разменивать свои билеты на золото и серебро, то он скоро прекратит платежи; но это неудобство они устраняли предложением, чтобы билеты были неразменны на звонкую монету и чтобы всякий был обязан брать их вместо звонкой монеты.
Рассуждения Чамберлейна о ненужности размена бумажных денег на звонкую монету могут найти себе сторонников даже и в наше время. Но, кроме всех других ошибок, он делал еще одну такую, которой не делал никто ни до него, ни после него. Он умел сумасбродно считать за аксиому, что ценность имущества прямо пропорциональна числу лет, в какое будет давать оно доход, и основывал на этом все свои соображения. Например, если доход с известного поместья 1000 фунтов, то отдача этого поместья во владение на 20 лет имеет ценность 20 тысяч фунтов, а отдача его во владение на 100 лет – ценность 100 тысяч фунтов. Потому, если владелец этого поместья закладывает его в банк на 100 лет, банк может немедленно выдать под этот залог 100 000 фунтов. В этом пункте на Чамберлейна не действовали ни насмешки, ни резоны, ни даже арифметические выкладки. Ему напоминали, что при продаже поместья на вечную собственность за него дают сумму только в 20 раз годичного дохода с него; что поэтому утверждать, будто при залоге его на 100 лет оно стоит суммы в 5 раз большей 20-годичного дохода с него, значит говорить, что ценность временного владения им в течение 100 лет в 5 раз больше ценности полного владения им на всю будущность, иначе говоря, значит утверждать, что 100 в 5 раз больше бесконечного числа. Возражавших ему это он опровергал словами, что они ростовщики, и кажется, что многие сельские джентльмены находили такое опровержение совершенно достаточным[138].
В декабре 1693 г. Чамберлейн предложил палате общин свой проект во всей его голой нелепости и просил быть выслушанным палатой. Он смело обещался давать 8000 фунтов под залог всякого поместья, дающего 150 фунтов дохода, влагаемого, как он выражался, в его банк, оставляя при этом владельца хозяином поместья[139]. Каждый сквайр в палате должен был знать, что поместье, дающее 150 фунтов дохода, едва-едва может найти себе покупщика за 3000 фунтов. Каким же образом, не продавая этого поместья, можно получить за него 8000 фунтов? Кажется, самому невежественному псовому охотнику легко было бы понять, что это нелепица. Но нужда в деньгах и вражда к правительству делала сельских джентльменов легковерными. Они вытребовали, чтобы назначена была комиссия для рассмотрения проекта Чамберлейна, и комиссия представила доклад, что проект удобоисполним и выгоден для нации[140]. Но между тем серьезные доводы и насмешки уже стали оказывать свою силу и над невежественнейшими сельскими джентльменами палаты. Доклад был оставлен без внимания, и страна избавилась от бедствия, сравнительно с которым Ланденское поражение и гибель смирнского флота были бы неважны.
Но не все прожектеры того богатого проектами времени были так сумасбродны, как Чамберлейн. В числе их был Уилльям Петерсон, проницательный, если не всегда осторожный, мыслитель. Из его прежней жизни мы знаем почти только то, что он был шотландец и некоторое время жил в Вест-Индии. Он был миссионером, по словам его друзей, флибустьером, по словам врагов. Судя по всему, природа дала ему избирательный ум, пылкий характер и большую способность внушать свои убеждения другим; а где-то в своей страннической жизни он превосходно изучил бухгалтерию.
В 1691 г. он представил правительству проект национального банка; проект был хорошо принят и государственными людьми, и негоциантами. Но прошло два-три года, и все еще ничего не было сделано до весны 1694 г., когда явилась необходимость найти какой-нибудь новый источник для покрытия расходов. Тогда Монтегю серьезно взялся за проект бедного и безвестного шотландского авантюриста. Ближайшим помощником Монтегю был Майкл Годфри, брат сэра Эдмондсбери Годфри, печальная и загадочная смерть которого произвела за 15 лет до того страшный взрыв народных страстей. Майкл Годфри был один из умнейших, честнейших и богатейших торговых князей Лондона. Он, как и следует ожидать по его родству с мучеником протестантов, был усердный виг. Его сочинения, дошедшие до нас, показывают в нем человека с сильным и светлым умом.
Монтегю и Годфри стали горячо хлопотать об осуществлении проекта Петерсона, Монтегю – в палате общин, Годфри – в Сити. При комитетском рассмотрении бюджета доходов палата одобрила проект, и в нее внесен был билль, заглавие которого послужило источником для множества сарказмов. И точно, нелегко было отгадать, что «Билль об учреждении новой пошлины с корабельных грузов в обеспечение тех лиц, которые дадут в заем суммы, потребные для ведения настоящей войны», что это билль, создающий величайшее из всех когда-либо существовавших коммерческих учреждений.
Билль говорил, что правительство займет 1 200 000 фунтов под 8%, – проценты, считавшиеся тогда умеренными. Чтобы привлечь капиталистов быстро дать деньги на условиях, столь выгодных для нации, заимодавцам дается право составить корпорацию, которая будет называться «Управляющий и Компания Английского Банка». Эта корпорация не будет иметь никакой привилегии и не будет иметь права вести какие бы то ни было коммерческие обороты, кроме торговли векселями, звонкой монетой и драгоценными металлами и просроченными кредитными бумагами.
Когда публика узнала об этом намерении, началась бумажная война, не уступавшая яростью полемике между присягнувшими и неприсяжниками или между Старой и Новой Ост-Индскими компаниями. Прожектеры, планы которых не были приняты правительством, набросились как бешеные на своего более счастливого товарища. Все серебряки и ростовщики подняли яростный вопль. Недовольные тории предрекали погибель престолу. Замечательно, что банки и короли никогда не уживались вместе, говорили они. Банки – республиканское учреждение. Венеция, Генуя, Амстердам, Гамбург имеют цветущие банки; но кто когда слыхивал о французском или испанском банке?[141] Недовольные виги, наоборот, предрекали погибель свободе. Банк – это такое орудие тирании, которое страшнее всякой Верховной комиссии, Звездной палаты, страшнее даже 50 000 солдат Кромвелля, говорили они. Все богатство нации будет в руках «Грузового банка» (Tonnage Bank) – так тогда называли его в насмешку, – а «Грузовой банк» будет в руках короля. Власть над бюджетом, эта великая гарантия всех прав англичанина, перейдет от палаты общин к управляющему и директорам новой компании. Эта последняя мысль, действительно, заслуживала внимания, и сами составители проекта признавались в том. Поэтому очень благоразумно была прибавлена к биллю статья, запрещавшая банку давать ссуды короне без решения парламента; за нарушение этого спасительного правила постановлялся штраф в три раза больше суммы, данной в заем, и определялось, что король не может простить банку нисколько из этого штрафа.
