ни со случайностью. Согласно известному определению Кейнса, который позаимствовал свой подход у Найта, неопределенным является такое событие, для которого отсутствует основа для вычисления шансов его наступления или ненаступления; вероятным же является событие, для которого можно вычислить шансы (см. Кейнс 2007, с. 359–360).
Вероятность находится между необходимостью и случайностью: вероятность вариативна в отличие от необходимости и конечно вариативна в отличие от случайности. Прибыль — это случайность, а издержки — необходимость. Между ними находится вероятность, или процент. Собственность и процент представляют собой результат возрастания смыслов, постепенного превращения неопределенности в риск и разделения прав и риска. На ранних этапах своей эволюции в традиционном обществе-культуре прибыль и процент в равной степени неопределенны: величина процента близка к размеру ожидаемой прибыли. Дальнейшая эволюция процента приводит к его понижению относительно прибыли, в этом выражается природа процента: процент — это та часть неопределенности, которую удается превратить в риск.
Превращение неопределенности в риск и в определенность происходит в процессе деятельности — обучения, имитации, проб и ошибок. В ходе культурной эволюции происходит «двойная адаптация»: люди приспосабливаются к среде посредством изменения смыслов, а смыслы приспосабливаются к среде посредством изменения людей. Взаимная адаптация людей и смыслов определяется эффективностью обратной связи. Люди учатся тогда, когда они получают быструю и частую обратную связь на свои действия — будь то изготовление вещей, выполнение обещаний или открытие новых законов природы. Обучение происходит благодаря повторению событий, формированию устойчивых смыслов — норм или рутин. Адаптивная эффективность зависит от норм, регулирующих деятельность общества-культуры, то есть от социально-культурного порядка:
«Адаптивная эффективность относится к правилам, формирующим направление развития экономической системы во времени. Она также связана с тем, насколько сильно стремление общества к обучению и приобретению знаний, к поощрению инноваций, к риску и разнообразным видам творческой деятельности, а также к решению проблем и расширению “узких мест”, мешающих развитию общества. Нам известны далеко не все аспекты адаптивной эффективности, но очевидно, что общая институциональная структура играет ключевую роль в том, в какой степени общество и экономика поощряют эксперименты и инновации, которые мы могли бы назвать адаптивно эффективными» (Норт 1997, с. 106).
Культура и смыслы возникли как средство для преодоления неопределенности природной среды, взаимной неприспособленности среды и протолюдей. Культурная эволюция как адаптивный и эффективный процесс позволяет снизить эту неопределенность, приводя к созданию традиционного аграрного общества-культуры с его социально-культурным порядком, основанным на государстве, владении и политической собственности. Но эволюция смыслов ведет к повышению неопределенности уже самого общества-культуры. Чем сложнее культура, тем больше в ней случайного. Чем больше информации, тем выше неопределенность. Приращение неопределенного опережает приращение вероятного:
«… Строка случайна, если у нее нет краткого описания. Конечно, вы всегда можете описать двоичную строку, просто напечатав ее при помощи программы, которая говорит «напечатай s, затем остановись». Эта программа имеет примерно такую же длину, как и сама s. Следовательно, s является случайной, если нет более короткого способа ее описания. Другими словами, когда K(s) примерно равно длине s: K(s) ≈ L(s). Это определение случайности не имеет ничего общего с вероятностью. И действительно, Колмогоров считал, что идея информации более фундаментальна, чем идея вероятности» (Schumacher 2015, p. 231–232).
Умножая смыслы, общество-культура умножает случайность и неопределенность. Возрастание сложности человеческой деятельности — это гонка с неопределенностью. В процессе усложнения деятельности люди снимают неопределенность, которая не позволяет им удовлетворять свои потребности, но тем самым создают еще большую неопределенность, для снятия которой им приходится еще больше усложнять свою деятельность. Этот явление получило название «гонки Черной Королевы»:
«Идея об относительности любого прогресса известна в биологии как теория Черной Королевы — в честь шахматной фигуры, которую Алиса встретила в Зазеркалье и которой приходилось постоянно бежать, чтобы оставаться на месте, ибо окружающий пейзаж двигался вместе с ней. Эта идея оказывает все большее влияние на эволюционную теорию… Чем быстрее бежишь, тем быстрее вместе с тобой движется мир…» (Ридли 2011, с. 31).
Гонка с неопределенностью в процессе простого самовоспроизводства приводит к тому, что традиционное общество-культура в своих технологиях, организациях и психологиях постепенно приходит к своим пределам, за которыми оно либо погибает, распадаясь на части и резко теряя в сложности (что зачастую и происходило), либо меняется в самих своих основах.
Эволюционная рациональность и пределы традиционного мышления
Герберт Саймон указывал, что теории человеческого поведения склонны впадать в крайности в своих трактовках рациональности: экономисты склонны преувеличивать возможности человеческого разума, а психологи, социологи и антропологи — преуменьшать их, подчеркивая роль мотиваций, эмоций и культуры* (см. Simon 1957, p. 1–2):
«…Экономическая теория постулирует «экономического человека», который, будучи «экономическим», также является «рациональным». Предполагается, что этот человек обладает знанием соответствующих аспектов своего окружения, если не абсолютно полным, то, по крайней мере, впечатляюще ясным и объемным. Предполагается также, что он обладает хорошо организованной и устойчивой системой предпочтений, а также способностями к вычислениям, которые позволяют ему рассчитать, какой из доступных ему альтернативных вариантов действий позволит достичь наивысшего достижимого результата на шкале его предпочтений» (Simon 1957, p. 241).
В качестве примера крайнего рационализма можно привести теорию Грэма Снукса. Снукс считает, что основу экономического развития нужно искать не на стороне «предложения» или культуры, а исключительно на стороне «спроса» или субъекта. Он возражает против того, чтобы основывать экономическую науку на понятии «эволюция», заимствованном «новой институциональной экономикой» из биологии, отмечая, что экономисты не обращаются к исторической науке (Snooks 1997, p. 5). По мнению Снукса, экономическая наука должна быть основана на понятии «динамическая стратегия»:
«В ее центре находится материалист, который пытается максимизировать вероятность выживания и процветания в конкурентном мире, характеризующемся ограниченными ресурсами. Для этого стратег следует одной из четырех неподвластных времени динамических стратегий: умножение семей (включая воспроизводство потомства и миграцию на новые земли), завоевание, коммерция и технологические изменения» (Snooks 1997, p. 6).
Выбор стратегии — это рациональный выбор, который делается путем имитации успешных людей и их практик. Снукс считает наиболее ограниченным ресурсом «интеллектуальные способности» стратегов
