Ознакомительная версия.
Рассмотрим патент, полученный IBM на «аукцион с плавным завершением», когда аукцион прекращается в определенный момент, который нельзя предсказать, в отличие от аукционов, практикуемых компанией eBay, когда победителем можно оказаться, сделав ставку в последний момент. Решение патентного управления выдать такой патент совершенно не понятно, поскольку идея, мягко говоря, не отличается новизной. Эксперт по аукционам Поль Клемперер говорит, что, по свидетельству Сэмюеля Пеписа[23], знаменитого своими дневниками, такие аукционы проводились еще в XVII в. (В горящую свечу втыкалась шпилька, и аукцион прекращался, когда шпилька падала.) Такие ошибки случаются, но исправлять их довольно трудно. Для этого нужно вступать в прямой спор с IBM, нанимать целую армию юристов и испытывать свою удачу. Поэтому требуется иной, более дешевый способ исправления ошибок.
Возьмем, к примеру, идею использования смартфона для считывания штрихкода в супермаркетах и немедленного просмотра обзоров с целью найти где-нибудь поблизости такой же продукт по более низкой цене. Идея сканерфона пришла в голову молодому канадскому экономисту Алексу Табарроку в самый разгар создания сетевых компаний, когда однажды утром он принимал душ. Но, к несчастью для Табаррока, такая же идея пришла в голову и другим людям, и он обнаружил, что несколько месяцев назад на нее уже был выдан патент № 6134548. Может показаться, что это личная проблема Табаррока, но на самом деле страдаем мы все, поскольку патент, выданный как вознаграждение за то, что нас иногда посещают светлые идеи, приносит только дополнительные затраты, связанные с интеллектуальной монополией, не давая нам взамен ничего.
Хуже того, патенты не способны поддержать инновации в действительно важных сферах. Они излишни в случае со сканерфоном и «аукционом с плавным завершением» и не могут вдохновить на создание вакцины против ВИЧ или на прорыв в области экологически чистой энергии. Одна из проблем – сроки: многие важные патенты, скажем, в области солнечной энергии, утратят свою юридическую силу как раз к тому времени, когда солнечная энергетика начнет конкурировать с углем и газом – технологией, которая используется со времен промышленной революции.
Есть и другая, весьма парадоксальная проблема: компании боятся того, что, если они разработают по-настоящему жизненно важную технологию, государство не позволит им запатентовать ее или существенно ограничит цены. Именно так случилось с компанией Bayer, изготовителем лекарства от сибирской язвы Cipro, когда неизвестный террорист в конце 2001 г. начал рассылать по почте споры сибирской язвы, убив таким образом пять человек. Четыре года спустя, с началом эпидемии птичьего гриппа, владелец патента на Tamiflu, компания Roche вынуждена была дать разрешение на производство этого лекарства в результате давления со стороны правительств разных стран. Нет ничего удивительного в том, что правительства пренебрегают патентным правом, когда речь идет о чрезвычайных ситуациях. Тем не менее если каждый будет знать, что в тех случаях, когда инновации оказываются жизненно важными, правительства игнорируют патенты, то непонятно, почему некоторые думают, что патенты способствуют появлению новых технологий.
Проблему с патентом на сырный сэндвич легко решить с помощью несложных административных мер, однако это не даст ответа на вопрос, сможет ли реформа патентного дела содействовать тому, чтобы компании брались за крупномасштабные, долгосрочные проекты. Замедление инноваций, скорее всего, будет продолжаться.
Если патенты не могут заставить рынок перейти на крупные инновационные проекты, в которых мы нуждаемся, то очевидной альтернативой этому являются правительства. В конце концов, именно они должны работать на перспективу и быть заинтересованы в решении проблем, которые стоят перед всеми нами. Но до сих пор правительственные гранты не раскрыли весь свой потенциал. Почему? Ответ на этот вопрос можно найти в истории жизни одного из самых выдающихся людей ХХ в.
6. «Мы очень рады, что вы поступили вопреки нашей рекомендации»
Первые детские воспоминания у Марио Капеччи начинаются с того, что немецкий офицер стучит в двери их дома в Итальянских Альпах и арестовывает его мать. Ее отправили в концентрационный лагерь, в Дахау. Марио тогда было три с половиной года. Он с детства говорил на двух языках – итальянском и немецком, и хорошо понял, что сказал эсэсовец.
Люси, мать Марио, была поэтессой и убежденной антифашисткой. За отца Марио она не вышла замуж потому, что он был офицером ВВС Муссолини. Можете представить, какой это вызвало скандал в довоенной католической фашистской Италии. Ожидая неприятностей, Люси приготовилась к ним заранее, распродав многие свои вещи, а вырученные деньги доверила одной местной крестьянской семье. Когда она исчезла, эта семья оставила Марио у себя. Какое-то время он рос, как все итальянские крестьянские дети, на себе познав тяготы деревенской жизни.
Через год деньги его матери закончились, и Марио пришлось оставить деревню. Его забрал к себе отец. Но потом Марио решил, что лучше жить на улице: «Среди всех ужасов войны хуже всего для меня было то, что отец был очень груб со мной». Вскоре после этого его отец Лючано погиб в воздушном бою.
Таким образом, в возрасте четырех с половиной лет Марио стал обитателем улиц. Многие из нас довольны уже тем, что их дети могут поесть, не пролив на себя суп, или не плачут, когда их оставляют в детском саду. Марио выжил, питаясь объедками, присоединяясь к бандам и меняя один детский дом за другим. В возрасте восьми лет он заболел тифом и год провел в больнице, то и дело впадая в лихорадочное беспамятство. Условия были ужасные: ни одеял, ни простыней, койки стояли вплотную друг к другу. Иногда удавалось съесть только корочку хлеба и выпить кофе из цикория. В таких больницах многие итальянские сироты умирали.
Но Марио выжил. Когда ему исполнилось девять лет, в больнице появилась странного вида женщина, которая искала его. Это была его мать, которую после пяти лет концлагеря невозможно было узнать. Последние полтора года она провела в поисках своего сына. Она купила ему традиционный тирольский костюмчик, от которого у него до сих пор сохранилась шляпа с пером, и вместе они отправились в Америку.
Прошло 20 лет, и вот Марио уже в Гарвардском университете, полный желания изучать молекулярную биологию под руководством великого Джеймса Уотсона, одного из открывателей ДНК. Скупой на комплименты Уотсон однажды сказал, что за годы аспирантуры Капеччи сделал больше, чем другие ученые успевают сделать за всю жизнь. Он также сказал, что Капеччи будет «психом», если продолжит свои исследования где-либо за пределами интеллектуальной атмосферы Гарварда.
Тем не менее через пару лет Капеччи решил, что, несмотря на мощные ресурсы, прекрасный коллектив и поддержку Уотсона, Гарвард не для него. Он посчитал, что в Гарварде слишком торопят с результатами. Это неплохо, если ты хочешь идти по пути, проторенному другими. Но если ты хочешь добиться чего-то стоящего, изменить мир, то нужно иногда давать себе небольшую передышку. По словам Капеччи, Гарвард превратился в «оплот краткосрочных удовольствий». Поэтому он отправился в университет штата Юта, где в это время открывался новый факультет. В этом университете он разглядел «галапагосский остров», на котором можно будет развивать свои идеи.
В 1980 г. Марио Капеччи обратился за получением гранта к Национальному институту здравоохранения, который использует бюджетные средства для финансирования жизнесберегающих исследований. Капеччи предложил три отдельных проекта. Два из них были проработаны очень хорошо, буквально с пошаговым описанием предстоящих действий. Их успешная реализация была просто гарантирована.
Третий проект был довольно любопытным. Капеччи хотел показать, что можно получить конкретное, заданное изменение гена в ДНК мыши. Трудно переоценить всю важность этого проекта, особенно с позиций 1980 г.: в ДНК мыши столько же информации, сколько содержится в 70 или 80 томах энциклопедий. Капеччи стремился на молекулярном уровне сделать то, что можно сопоставить с поиском единственного предложения в одном из томов энциклопедии. Он поставил перед собой задачу создать ген-двойник того гена, который он хочет изменить. Он предполагал вставить ген-двойник в клетку мыши, заставить его найти своего партнера, выбить того из цепочки ДНК и занять его место. Успех этого проекта был маловероятен.
Национальный институт здравоохранения посчитал, что планы Капеччи звучат как научная фантастика. Он низко оценил заявку ученого и посоветовал ему не заниматься третьим проектом. Однако согласие на финансирование его заявки было дано, поскольку два других проекта выглядели в научном плане респектабельно и были ориентированы на результат. (Дела могли бы обернуться и хуже, поскольку почти в то же самое время Медицинский научно-исследовательский совет Великобритании отверг аналогичную заявку, поданную Мартином Эвансом. Но два научно-исследовательских агентства всегда лучше, чем одно, поскольку они финансируют огромное множество проектов.)
Ознакомительная версия.
