Да бог с ним, с неолитом, тогда человек на бескрайних просторах планеты действительно был редок и, может быть, потому не вызывал у собрата по виду желание расквасить череп дубиной (мысль в общем-то примитивная, сродни тому, что ворон ворону глаз не выклюет, если будет вдоволь еды и незанятых вороних). Но вот как быть с Вавилоном, городом блуда и торговли, в котором смешались языки и народы, но… не было ни казарм, ни комендатур, ни тюрем внутри городского кольца. А жителей при той теснотище проживало несколько сот тысяч (самые смелые предположения – до миллиона и даже двух). Парадоксальная ситуация, если учесть, что и царская резиденция была всегда где-то вдали, за городской чертой и даже единого муниципалитета или горсовета археологи так и не откопали. Зато в каждом районе обязательно были крытый рынок, ворота, склады и то, что принято теперь обозначать как «учреждения местного самоуправления». Вавилон нельзя отнести к типичному городу-государству рабовладельческой эпохи (Лео Оппенхейм, 1968 г.) – это полис, в котором торговля и общинный труд были главенствующими источниками создания прибавочной стоимости, а не война, грабежи и институт рабства. Шумеры, аккадцы, амориты, эламиты, халдеи и прочие древнейшие народности Двуречья создали за две тысячи лет до явления в мир Христа беспрецедентную цивилизацию, в которой общественное устройство не покоилось на штыках, страхе и насилии, опять-таки в нашем современном представлении. Не случайно Александр Македонский решил этот город сделать столицей своей ойкумены, где все будут равны в гражданских правах. Мечте македонского завоевателя, романтика и социального инженера так и не удалось сбыться, но с тех пор «мосты Вавилона» навсегда остались символом взаимопонимания людей, живущих на разных берегах.
Еще один поразительный пример. Франсиско Писарро с 62 всадниками и 102 пехотинцами не смог бы в 1532 г. завоевать империю инков, имеющую в своем распоряжении кадровые дивизии солдат в каждом крупном городе, если бы… не более гуманное отношение испанцев к покоряемым народам и несоизмеримо более высокая экономическая культура все тех же конквистадоров. Поразительно, не так ли? Но таковы факты «той реальности», и мировая историческая наука именно так объясняет феноменальный успех горстки завоевателей. А все потому, что государство инков представляло собой невероятно жестокую, даже по тем не сильно добрым временам, авторитарную систему, в которой депортировались народы, запрещалась свободная торговля, хождение денег, личная неприкосновенность и т. д. Инки умудрились создать «казарменный социализм» с его принудиловкой, всеобщим равенством в бедности, деспотизмом управленческой номенклатуры и чередой нескончаемых войн как со своим народом, так и с соседями, не желающими жить в таком «раю» (Березкин Ю. Инки. Исторический опыт империи, 1991). Испанцы тут же распустили «колхозы» и разогнали «казарменную жандармерию», ввели институт частной собственности и уравняли всех в единых правах перед церковью и испанским королем. Нечто аналогичное чуть позже проделали казаки Ерофея Хабарова, без единого выстрела присоединившие к тогдашней Московии дальневосточную Даурию по берегам Амура. Более высокие технологии ведения хозяйства и взаимовыгодная торговля в конечном счете оказались более решающим фактором, нежели война до победного конца друг против друга. И ведь не только торговали, но и женились и детей производили, для которых идея братоубийства за «чистоту нации» никогда и в голову не могла прийти. Так родился и состоялся новый этнос, который мы привычно именуем сибиряками.
Приведенных примеров более чем достаточно для того, чтобы понять, насколько обветшала парадигма, согласно которой народы должны непременно воевать во имя бизнеса, а интересы конкуренции – разрешаться, если не в ходе войны, то во всяком случае в ходе непримиримого противостояния. Норвегия, Финляндия, Швеция давно уже ни с кем не воюют, но от этого их экономика не выглядит анемичной. Финны, народ традиционно мирный и неторопливый, показали всему миру, как можно защитить свою независимость даже от невиданно мощного и наглого агрессора. Согласитесь, Сталин в своей жизни очень редко отводил свои войска, а здесь пришлось.
Настоящая война, особенно завоевательная либо ради каких-то интересов, помимо своего разлагающе-деградирующего влияния на производительные силы, является прежде всего запредельным стрессом для отдельного индивида. Психика того, кто пережил пусть даже локальную войну не по телевизору, а «живьем», оказывается необратимо деформированной, и такой человек нормально жить уже не может. Нация в таком случае выживает только благодаря тому, что поколение войны со временем сменяется теми, кто вырос уже в мирное время и потому готов отстаивать иные, более гуманистические ценности мирового общежития. Согласитесь, весьма странным покажется реликт военных методов в современных бизнес-тренингах. Синдром всплытия из глубин подсознания коллективистского посттравматического шока в духе психоанализа Карла Густава Юнга? Вряд ли стоит тягу некоторых поиграться в солдатики объяснять столь заумно, но понять действительную подоплеку милитаристских мотиваций все же необходимо. Хотя бы для того, чтобы знать, что ожидает фирму в обозримом будущем, когда у ее руля станет такой человек.
Итак, предельно конкретный вопрос: кому это выгодно или кто уже не может жить иначе, кроме как воевать?
1.1.3. Бизнес-игры в солдатики, или Клинический рецидив ненаигравшихся в солдатики
Если в детстве вдосталь не наигрался – потом непременно доиграешься.
Козьма Прутков. Записки военного психоаналитика
Я занялся изучением агрессии и деструктивности не только потому, что они являются одними из наиболее важных теоретических проблем психоанализа, но и потому еще, что волна деструктивности, захлестнувшая сегодня весь мир, дает основание думать, что подобное исследование будет иметь серьезную практическую значимость.
Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности
Вальс… Айн, цвай, драй, вальс!..
Группа «Агата Кристи». Майн кайф
Что может быть психологически общего между «казарменным военным» и бизнесменом? Простите за такую дурацкую постановку вопроса, но ответ очевиден – ничего. Если первый предпочитает приказы и субординацию, то второй использует инициативу, предпринимательский дух и продуктивность как способ создания прибавочной стоимости. То, что они оба используют рычаги власти, не более чем общие слова – источники и той, и другой власти совершенно различны. Единственное, что может их объединить в ракурсе данной темы («бизнес и война»), так это то, что они не обязательно должны быть агрессивны. Если покорректнее, то вообще не должны быть таковыми. Потому что агрессия, увы, человеческая патология, но уж никак не норма, скажем, самозащиты. Дать кому-то «сдачи» или подраться в ранней юности из-за девушки еще не есть тяготение к войне. Тем более в переносе принципов войны на процессы бизнеса.
