Иллюзия себя: Что говорит нейронаука о нашем самовосприятии - Бернс Грегори

Личность и общество существуют в непреходящем фундаментальном конфликте. Специалист по возрастной психологии Эрик Эриксон обозначил его на пятой из перечисляемых им стадий психосоциального развития как конфликт между идентичностью и смешением ролей^{99}. Это такой период существования, когда человек задается вопросом, кто он и какова его роль в жизни. И хотя наивысшего накала этот конфликт достигает в подростковом возрасте, он продолжает тлеть и время от времени разгораться до конца наших дней. Когда меняются обстоятельства, мы переходим на другую работу, встречаем новых людей или расстаемся с кем-то, вполне естественно возвращаться к вопросу о том, кто мы, собственно, такие. А точнее, кем мы себе представляемся.

Нравственные принципы и священные ценности составляют львиную долю нашего представления о себе. Поскольку закладываются они в раннем детстве, то зачастую образуют те самые устои, на которые надстраиваются остальные компоненты нашей идентичности. Эти другие составляющие – в том числе наш род занятий и личные отношения – тоже важны, однако они достраиваются и нарастают годами. Когда жизнь идет гладко, большинству просто незачем копаться в себе. А вот когда мир переворачивается, все летит кувырком и идет вразнос, хочешь не хочешь приходится заглянуть внутрь, хотя бы чтобы просто перепроверить, кто мы есть. Вы идентифицируете себя с точки зрения своей работы? Своих достижений? Своего спутника жизни? Детей? Или воспринимаете себя через призму своих основополагающих ценностей? Очень отрезвляет приходящее ко многим в критических обстоятельствах осознание, что вас могут лишить чего угодно, кроме нравственных ценностей.

Многие, несомненно, подтвердят, что именно моральные принципы и священные ценности определяют суть их идентичности. Возьмем, например, «золотое правило», которое обычно формулируют в виде максимы «Поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой». Если бы мне нужно было выдать детям одно-единственное правило на все случаи жизни, я бы выбрал это. Великолепная стратегия почти для всех жизненных перипетий. Она требует определенной степени ментализации и за счет постоянного использования формирует необходимый человеку навык эмпатии и внимания к другим. Но, обучая детей этому «золотому правилу», родители часто преподносят его как заповедь. Первое в истории упоминание «золотого правила», относящееся к Древнему Египту примерно II тыс. до н. э., формулировалось именно так. Оно встречается в исторических источниках настолько часто, что поневоле начинаешь недоумевать, зачем наши предки вдалбливали его нам так настойчиво. Причина в том, что при всей его пользе применять его крайне трудно. Как пишет социальный психолог Джонатан Хайдт, «нравственные системы – это взаимосвязанные наборы ценностей, добродетелей, норм ‹…› и развившихся в ходе эволюции психологических механизмов, которые сообща обуздывают эгоизм и делают возможным координированное существование в социуме»^{100}. «Золотое правило» напоминает заповедь, потому что это и есть заповедь. Без него общество поверглось бы в хаос.

«Золотое правило» – образцовый пример присущего священным ценностям парадокса. Хотя мы идентифицируем себя с этими ценностями как с основой нашего самовосприятия, очевидно, что и они не берутся из ниоткуда. Священные ценности внушаются нам родителями и обществом в целом, становясь очередным компонентом иллюзии «я». Универсальность многих священных ценностей свидетельствует о том, насколько проницаемо наше представление о себе, насколько легко мы впитываем то, что внушают нам облеченные властью и авторитетом деятели якобы ради общего блага. Но, как мы видели в предыдущей главе, склонность усваивать священные ценности у людей варьируется. Кто-то непоколебимо тверд в своих принципах, порой до невыносимости, тогда как другие могут представать беспринципными и себялюбивыми. От вашего места в этом спектре зависит, насколько восприимчивым окажется ваш личный нарратив.

Священные ценности кажутся самодостаточными, однако и они служат сильно сжатой репрезентацией сложного нарратива. Эти нарративы проистекают из историй, которые мы впитываем в процессе взросления. При мысли о священных ценностях я вспоминаю десять заповедей – те самые, высеченные на скрижалях. И хотя в Ветхом Завете они подаются как незыблемый монолит, будет ли человек считать их священными, зависит от того, насколько тесно он взаимодействует с ними и с культурой, к которой они принадлежат. Самые значимые священные постулаты обычно касаются вреда, причиняемого другим («Не убий», «Не прелюбодействуй»). Менее весомые сводятся к вопросам более обыденным, материальным: в зависимости от веры употреблять в пищу только кошерное или халяльное, оказывать финансовую поддержку христианским предприятиям или инвестировать в социально ответственные паевые фонды.

Хотя священные ценности играют важную роль в наших представлениях о себе, они адски трудно поддаются изучению. Нельзя просто спросить человека, что для него свято, и ожидать точного и четкого ответа. Все дело в том, что говорить об этих священных ценностях – по крайней мере честно – люди обычно не любят. Многие декларируют приверженность основным заповедям, но при этом совершают поступки, идущие вразрез с тем, во что они будто бы веруют. Десять заповедей существуют до сих пор, потому что запрещаемое ими – это именно те поступки, на которые толкают человека эгоизм и своекорыстные интересы, а потакание им способно дестабилизировать общество.

Если непосредственно исследовать священные ценности не получается, может быть, удастся окольными путями выяснить, что именно люди считают основой своей идентичности. Для нас таким окольным путем, позволяющим проникнуть в человеческую душу, стала нейровизуализация. Обращаясь к одному из подразделов этики под названием «Теория добродетелей», мы заключаем, что репрезентация священных ценностей в мозге может принимать две кардинально разные формы^{101}. Так, философы-утилитаристы Джон Стюарт Милль и Иеремия Бентам полагали, что в нравственных решениях нужно руководствоваться принципом наибольшего блага для наибольшего количества людей^{102}. В таком случае анализ священной ценности с точки зрения издержек и выгоды («Если я это сделаю / не сделаю, я попаду в ад») проявится при нейровизуализации в форме активности структур мозга, связанных с вознаграждением и наказанием. Альтернативой ему выступает деонтологическая этика Иммануила Канта, считавшего, что священная ценность не подлежит обсуждению^{103}. Это догма. Если так, то соответствующая нейронная активность проявится в областях, связанных с обработкой правил и законов. То, как в мозге человека представлены его личные фундаментальные ценности – в виде подсчета издержек и выгод или в виде незыблемого правила («Всегда тормозить перед знаком „Стоп“»), – принципиально важно для понимания его натуры. Эта разница не делает человека более (или менее) нравственным, она просто определяет, как ему обрабатывать определенный тип информации. Еще отчетливее значимость этих различий станет видна в следующей части книги, когда речь пойдет о переписывании личных нарративов.

Хотя изначально я никак не связывал исследования нашей лаборатории со священными ценностями, утилитаристский вариант репрезентации в мозге мы, по сути, уже отработали, когда изучали процессы, участвующие в принятии экономических решений. А вот о том, как выглядит деонтологический вариант репрезентации, мы пока действительно ничего не знали. Поэтому я обратился к Скотту Атрану, едва ли не лучше всех в мире разбирающемуся в том, как нарушение священных ценностей способно привести к терактам. Познакомился я с ним в 2007 г. на научной конференции, финансировавшейся агентствами Министерства обороны. Атран выступал тогда с докладом о том, как он вычислял террористическую группировку, организовавшую теракты в Мадриде 11 марта 2004 г. Как же он это делал? Опрашивая знакомых, жен и родных непосредственных исполнителей.

Атран пришел к выводу, что бомбисты были самыми обычными людьми. Никаких патологий, никакого безумия. Такие же, как множество других молодых марокканцев или тунисцев, ищущих, но никак не находящих лучшей доли. Их знакомство – чистая случайность. Их роднила любовь к футболу и ненависть к Западу за то, что он лишает их будущего. И хотя недовольство их имело экономическую подоплеку, они превратили ее в священную, увязав с принадлежностью к своей группировке. Террористический настрой создавала динамика малой группы, все больше сплачивавшая ее членов вокруг общей для всех темы – унижения. Но на чем же основывалось превращение простого недовольства в идею, за которую люди оказались готовы убивать и гибнуть? Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно было выяснить, какой стороной священной медали – утилитаристской или деонтологической – человек пользовался. И в этом, мы надеялись, нам поможет нейровизуализация.