Вот как блистательный Гераклит излагал причины движения небесных тел: «Солнце не преступит [положенных] мер, а не то его разыщут Эринии, союзницы Правды»[Фрагменты ранних греческих философов. Часть 1. Изд. Лебедев А.В. — М.: 1989, 220 с.]. То есть постоянство хода светил обусловлено страхом перед кошмарными старухами Алекто, Тисифоной и Мегерой, порождениями Ночи и Эреба. Теми самыми созданиями со змеями вместо волос, что преследовали матереубийцу Ореста.
Но за Ореста, как повествует Эсхил, заступились Аполлон и Афина, объяснившие его деяние местью за отца, небезызвестного Агамемнона, погубленного коварной супругой. Так что, может, кто из антропоморфных божеств Эллады заступится и за небесные светила, сошедшие с привычных орбит, подобно шаловливому Фаэтону. Фаэтон ведь был испепелен молнией Зевса за сход упряжки Гелиоса с положенного пути по шалости и неумению. Ну а если сделать то же самое, но по важным причинам, внушающим уважение своей добродетельностью? Или, скажем, сопроводить изрядным количеством бакшиша человекоподобным, а следовательно, корыстным жителям Олимпа? Тут-то законы природы и порушатся в желаемом направлении, подобно тому, как продажный судейский направляет ход разбирательства к желаемому и проплаченному результату.
Именно такой ход мыслей привел неоплатоников Ямвлиха и Прокла к практической теургии, то есть чудотворству. Именно через их посредство европейская культура Темных веков приняла представление о практической магии, дошедшее (взгляните на страничку объявлений любого таблоида) и до наших дней!
Началось все, конечно, не с греков. Еще писцы, создавшие библиотеку Ашурбанипала, говорили о планетах как повинующихся «решениям, установленным Богом-Создателем в начале времени». Элладе унаследовать такой взгляд было естественно — ее божества были могучи, прекрасны или уродливы, бессмертны, но ограничены в своих возможностях, отнюдь не всеведущи и, главное, имманентны, присущи управляемому ими миру. Здесь вполне может идти речь о постоянных доделках законов природы, сопряженных с необычными, ранее не встречавшимися явлениями. Ну так, как умелый отделочник, лишь вчера покинувший отроги Памира, по восемь раз переклеивает обои. Или же мудрый сисадмин после колледжа информатики, бывшего ПТУ, бессчетное число раз переустанавливает систему.
Но представление о чудесах как о нарушении законов природы, унаследованное иудео-христианской цивилизацией, признающей всемогущего, всеведущего и вездесущего Бога Живого, несколько удивляет. Оно ведь идет вразрез и с вышеуказанными атрибутами, и с верностью и постоянством благого Творца. А представление это просуществовало долго. Довольно приличные деньги, собранные жрецами всяческих конфессий с поклонников всевозможных чудотворных артефактов, это, знаете ли, еще цветочки! А были ведь и процессы над колдунами и ведьмами. В римо-католицизме — инквизиционные, когда судебная власть вела и следствие, просуществовавшие до Века пара и электричества. В англо-саксонском праве — вполне соревновательные, с участием обвинителя и защитника. Упомянутые процессы сошли на нет после дела сайлемских ведьм в 1692-м. В результате деятельности этих достойных институтов численность испанского населения падала с десяти до шести миллионов (сожгли не всех, евреев и морисков просто обобрали и изгнали), а в австрийских деревнях образовывалась острая нехватка невест — опять же на костер не каждую девицу, кое-кого просто в монастырь пожизненно.
Тут не только объяснимое человеческое желание подзаработать на волшебном артефакте. Тут еще и особенности философии, «обслуживавшей» теологию и, практически до Нового времени, унаследованной от греков-политеистов. Тут особенности языка средневековой науки и богословия, латыни, воспринятой от хозяйственных римлян, договаривающихся со своими Марсами таровато: «Do ut des», «Даю, чтобы ты дал».
Наука Нового времени в значительной степени творилась верующими учеными: каноником Николаем Коперником, оптиком и примасом Хорватии де Доминисом, первыми звездами Королевского общества — Валлисом, Гуком, Реном, членами римской Academia de Lincei — Академии Рысьеглазых (1609—1632), к которым принадлежал и Галилей… Из своих религиозных взглядов они выводили не произвол чудес, творящихся по мановению волшебной палочки или согласно бормотанию малограмотного седого волхва, но две важные вещи. Постоянство законов природы, проистекающее из вечной сути Бога иудео-христианства, и их познаваемость, следующая из подобия человека образу Творца. Последнее представление увековечено на каминной доске в Принстоне эйнштейновым «Raffiniert ist der Herr Gott, aber boshaft ist er nicht» — «Господь Бог изощрен, но не злонамерен».
Вопрос о чудесах как о нарушении законов природы ярче всего был решен Бенедиктом Спинозой в труде с длинным названием: «Богословско-политический трактат, содержащий несколько рассуждений, показывающих, что свобода философствования не только может быть допущена без вреда благочестию и спокойствию государства, но что она может быть отменена не иначе, как вместе со спокойствием государства и самим благочестием» (1670). «О чудесах» рассказывала шестая глава этой книги. «Чего только ни припишет себе глупость толпы, не имеющей никакого здравого понятия ни о природе, ни о Боге, смешивающей решения Бога с решениями людей, и, наконец, воображающей природу до того ограниченной, что думает, будто человек составляет самую главную ее часть» — горько писал проницательный амстердамский оптик. Логически развивая догматы монотеизма, Спиноза утверждал, что «так как законы природы простираются на бесконечное и мыслятся нами под некоторым видом вечности и природа поступает согласно им в известном и неизменном порядке, то постольку они сами в какой-то мере показывают нам бесконечность, вечность и неизменность Бога. Итак, мы заключаем, что чрез чудеса мы не можем познать Бога и его существование и промысел, но об этом гораздо лучше можно заключать из прочного и неизменного порядка природы»[Спиноза Б. Богословско-политический трактат. — Минск: 1998, с.145-168.]. То есть даже для человека, придерживающегося одной из Аврамических религий, чудо как нарушение законов природы содержит в себе логическое противоречие с его религиозными взглядами. И уж конечно, вывести религиозные взгляды из чуда логически непротиворечиво невозможно.
Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646— 1716), создатель дифференциального исчисления и первый президент Берлинской Академии наук, в молодости не был чужд общения с алхимиками. Однако это не привело его к признанию тауматургии — плодом герметических штудий стал саксонский фарфор. А единственным чудом этот выдающийся философ и богослов считал предустановленную гармонию Мироздания. Довольно жестоко в своем «Исследовании о человеческом познании» даже с самыми достоверными чудесами, вроде отрастания ампутированной ноги у церковного сторожа вследствие втирания освященного масла, обошелся Давид Юм (1711—1776). Хоть российская медицина и признает подобные чудеса, из-за чего ампутантов обязывают регулярно проходить ВТЭК, ехидный шотландец писал, что «Наша святейшая религия основана на вере, а не на разуме, и подвергать ее испытанию, которого она не в состоянии выдержать, — значит ставить ее в опасное положение»[Юм Д. Сочинения, т.2. — М.: 1965, с.109-134.]. Калининградец Иммануил Кант (1724—1804) издевался над и поныне известными видениями Сведенборга в своих «Грезах духовидца». А окончательно для западного богословия проблему чуда закрыл Фридрих Даниэль Эрнст Шлейермахер (1768—1834), обозначивший чудо специальным религиозным термином как событие, почему-либо возбудившее религиозный интерес и внимание. Этот интерес и внимание могут быть подлинными, но они всегда субъективны, ибо вера не может иметь рациональных оснований.
И наивно предполагать, что наука новейшего времени — с ее квантовомеханическим воздействием наблюдателя на систему, с нелокальностью, с черными дырами, меняющими местами пространство и время, — хоть в чем-то покушается на философское представление о законах природы как о необходимых, существенных, устойчивых, повторяющихся отношениях между явлениями. Законы остаются. Другое дело, что они малопонятны — как и учил Спиноза — толпе проэволюционировавших обезьян, чей желтый карлик отнюдь не занимает центрального места даже в Галактике, не говоря уже о Вселенной. Но мы пользуемся этими законами — даже в практической инженерной деятельности, свидетельством чему почти все физические основы ИТ-индустрии.
Итак, мы подходим вплотную к понятию «технологического чуда». В богословии чудо — некоторое естественное событие, которое вселяет в человека веру в то, что не может быть постигнуто разумом принципиально, ибо потусторонне.
Ну а технология все чаще подсовывает нам чудеса, порожденные вполне позитивистскими науками, вроде квантовой электродинамики, которые не могут быть описаны на естественном языке и объяснены с понятий дорогого Д. Юму здравого смысла. Однако они существуют, производятся и продаются. И не исключено, что эти чудеса дадут возможность людям получать субъективное, но мировоззренчески и практически полезное представление о том, что выходит за рамки обыденности.
