Владимир Фридман:
"Вот пример из книги Стивена Пинкера «Язык как инстинкт», который наводит на мысль о том, каким могло быть формирование языка из пантомимы в эволюционной истории. У глухонемых есть жестовый язык — вполне полноценный, на нем можно писать стихи, можно пересказать сюрреалистический мультфильм. Но 90% глухих детей рождаются у слышащих родителей, которые этого языка не знают, поэтому без специального обучения языку жестов такие дети навсегда остаются вовсе без языка. В 1970-е годы в Никарагуа при диктатуре Сомосы необходимых врачей-специалистов не было, и глухие дети были обречены на отсутствие языка. Когда к власти пришли повстанцы-сандинисты, они сразу же открыли школы для таких детей. Но, будучи не только марксистами но и католиками, они избрали очень суровую методику — стали учить говорению и пониманию слов по шевелению губ. Слабослышащего так научить можно, глухого ребенка — нет.
Но на игровых площадках и в школьных автобусах дети изобрели свою собственную систему коммуникации, своего рода пантомиму, основанную на жестах, которые они использовали в семьях до школы. Система закрепилась и стала называться Никарагуанским жестовым наречием (Lenguaje de Signos Nikaraguense, НЖН). Каждый использует НЖН по-своему, «говорящие» больше опираются на перефразирование и наводящие слова, чем на постоянную грамматику.
А вот следующее поколение школьников из этой пантомимы сложило уже настоящий жестовый язык (Никарагуанский жестовый язык — Idioma de Signos Nikaraguense, НЖЯ). Те жесты, которые были в пантомиме, стандартизировались, типизировались. Дети начинают использовать НЖЯ в шутках, стишках, рассказиках из жизни, он цементирует возникшее коммуникативное сообщество. На мой взгляд, таким мог быть переход от изменчивых жестов и фонем к настоящим знакам в ходе эволюции".
Кто, с кем и о чем говорит?
Итак, язык животных в вашем понимании — это система знаков для передачи информации не между индивидами, а в сообществе в целом?
— У людей друг с другом общаются личности — ибо в психике у всех нас есть общие смыслы. А вот у животных скорее общается один узел социальной системы с другим, как в компьютерной сети. Происходит пересылка информации, а кто ее примет и зачем она нужна, для функционирования сети не важно. Это очень точный аналог социального поведения животных.
Можно и так сказать: субъектом коммуникации у животных является сообщество в целом, по которому эти сигналы циркулируют (есть очень интересная работа Макгрегора по коммуникативным сетям в группировках [McGregor P., Peak T., 2000. Communication network: social environment for receiving and signaling behaviour//Acta ethol. Vol.2. P.71-81]). В коммуникации чаще всего участвуют не две особи, а три и больше. Кроме двух, которые ведут борьбу за социальный ресурс, некоторые наблюдают за исходом стычки этой пары, и исход влияет на поведение наблюдателей.
Еще раз подчеркну, что такая ситуация относится только к сообществам низших позвоночных. У млекопитающих и у самых умных птиц нет коммуникаций типа домино. Где проходит эта грань, нужно уточнять, но то, что эта грань есть, что у рыб, рептилий, многих птиц та особь, которая демонстрирует, является не более чем ретранслятором, а субъект коммуникации — сообщество в целом (где и наблюдается информационный эффект), вот это, как мне кажется, доказано и моими исследованиями, и теми, которые я цитирую.
Но интереснее всего другой конец спектра, который ближе к нам и где возникает речь в более человеческом понимании.
— Проблема в том, что наши ближайшие родственники знаковой системы не имеют, она полностью разрушена.
Почему она разрушена? Ведь необходимость обмена информацией существует, и он как-то осуществляется.
— Почему разрушена — я не знаю. Думаю, дело в положительной обратной связи — между сложностью социальных отношений и разнообразием сигнального репертуара. Чем больше сигналов, тем больше нюансов состояния партнера может различить индивид. Вероятно, это развивает и совершенствует его сознание. Индивиды становятся разнообразнее, разнокачественнее, и возникает слишком большой разрыв планов и программ поведения, с которым знаковая система типа домино не справляется. Ведь она всегда остается закрытой — нельзя передавать информацию о том, что еще не случилось; в ней невозможна продуктивность (способность из конечного числа слов строить бесконечное число предложений о чем угодно и связанная с нею готовность говорить). Нельзя в такой системе передавать результаты собственного опыта. Вероятно, столь примитивная знаковая оболочка входит в противоречие с развивающимся сознанием. Но я не териолог (специалист по млекопитающим) и рассуждаю здесь скорее гадательно.
Наш язык отличается от знаковых систем позвоночных тем, что слова кодируют концепты, а не действия, не события. Даже просто называя предмет, слова языка выражают некоторую идею относительно данного предмета. Например, по-немецки «понятие» — der Begriff, begreifen — «понимать», а greifen — «хватать». То есть за словом стоит вполне чувственная идея схватывания и манипулирования в своих интересах, которая постепенно вырастает до абстрактного понятия. Точно так же, как русское «понять» происходит от «поять», то есть «познать в сексуальном смысле». Большинство терминов, относящихся к пониманию и действию, в буквальном варианте обозначают схватывание и манипулирование.
Ну а если вернуться к низшим позвоночным — как с «сетевой» точки зрения интерпретируются, например, известные эксперименты Резниковой и Рябко по обнаружению языка муравьев (см. врезку) на основе измерения энтропии сигналов?
Скромная тайна муравьевЭксперименты этолога Жанны Резниковой и математика Бориса Рябко по «языку муравьев» конца 1980-х уже можно назвать классическими.
Из спичек и пластилина изготавливалось бинарное дерево, которое ставилось в кювету с водой. На одной из листовых (концевых) вершин помещалась кормушка с сахарным сиропом. Муравьи могли добраться до нее, только двигаясь по спичкам. Вначале на дерево выпускали муравья-разведчика. Найдя кормушку, он возвращался к гнезду, где общался с фуражирами (время контакта замерялось). Чтобы исключить ориентирование по запаху, бинарное дерево, на котором «учился» разведчик, заменяли другим точно таким же, а разведчика отсаживали от тестируемой группы. После этого фуражиры группой направлялись прямо к кормушке, не делая ошибок. В результате наблюдений было установлено, что время контакта разведчика с фуражирами описывается формулой a+bH (S ), где a, b — константы, H (S) — энтропия множества листьев бинарного дерева (проще говоря — высота дерева; для одноэтажного дерева H (S) = 1 , для двухэтажного — 2 и т. д.).
Эти результаты интерпретировались так: за время a происходит сообщение о факте наличия пищи, за время b — сообщение об одном повороте влево или вправо (для разных видов муравьев b изменялось от 0,7 до 1,2 бит/мин.). Линейная зависимость между временем контакта и энтропией множества возможных исходов — серьезный аргумент в пользу существования у муравьев «языка». (Р. Кричевский, «Сжатие и поиск информации», 1989. См. также Резникова Ж. И., Рябко Б. Я., «Анализ языка муравьев методами теории информации», Проблемы передачи информации, 1986, т. 22, №3, стр. 103-108).
Однако механизм передачи этой информации до сих пор не установлен!
— Здесь трудно применить такой подход, поскольку не решена проблема выделения самих сигналов. Ведь подобные работы проводились и с другими животными. Например, у Евгения Панова с соавторами есть статья об организации песни южного соловья. Там речь идет об оценке информационного содержания песни, исходя из повторяемости ее определенных вариантов. В песне соловья есть взаимовлияние ближних элементов (это как бы марковская цепь первого порядка), в ней выделены структуры — фигуры, фразы, блоки. Но выделены лишь качественно, по впечатлению, — в принципе выделять дискретные элементы следовало бы строже (в своем докладе я как раз говорил о разработке метода для выявления устойчивых сочетаний движений). Но в любом случае количественные оценки здесь сложны. Панов в работе «Механизмы коммуникации у птиц» очень четко писал, что в зависимости от того, какие элементы мы выделяем в качестве символов, количество битов при подсчете информации будет разным. Я старался объективировать процесс выделения знаков, чтобы, следуя этой методике, разные исследователи приходили к одним и тем же результатам.
В опытах Резниковой удалось отмерить четкие порции информации, которые муравей-разведчик должен передать фуражирам, — но только в очень ограниченной ситуации. Самое печальное, что сколько ни анализировали, как муравьи трутся усиками, никаких сигналов, то есть структур, передающих информацию, выделить не удалось. То же самое у Мензела (E. Menzel), приматолога, который проводил очень сходные по постановке опыты на шимпанзе. Нечто прятали в тайник, осведомленное животное выпускалось в группу, где оно общалось с другими, и затем группа шла к цели. Но каких-либо дифференцированных сигналов, наводящих на цель, так и не обнаружили!
