Может, утешиться тем, что Россия, как-никак, экспортёр нефти и газа, и потому белорусские невзгоды на нас не перекинутся? Мы ведь скоро опять станем великой державой, уже и сейчас четвёртые при трёх поросятах, восьмые при семерых козлятах и тринадцатые при двенадцати месяцах? Не знаю, не знаю. Нефть, она, конечно, соломка, падать на неё мягче, нежели на голую землю, только ведь рано или поздно либо сгорит соломка, либо сгниёт, либо ветер её сдует, либо под неё спрячут борону. А главное, теряется навык ходить нормально, если при малейшем затруднении падать и падать на соломку.
Нет, нет и нет! Проблему надо решать кардинально. Древний мудрец учил: чтобы избавиться от страданий, следует избавиться от привязанностей. В данном случае – от привязанности к деньгам. Совсем без них покамест нельзя, но почему бы не сделать деньги для населения сезонными? Как проездные билеты? Вот сейчас кончается весна – и кончается срок действия весенних денег. Потому трать всё до копеечки: первого июня наступает лето, и Россия дружно переходит на летние деньги. Прежние же становятся тем, чем они, собственно, и были изначально – бумагой. Навсегда и бесповоротно. Лето пройдёт, и в сентябре появятся осенние деньги, отправив предыдущие на свалку экономики. Летние деньги двенадцатого года будут совершенно другими, нежели одиннадцатого.
Через два-три года к сезонным деньгам привыкнут, а через два-три поколения население будет считать сложившуюся систему естественной, а о деньгах постоянных повздыхают, как о преданьях старины глубокой, как ныне редкие памятливые люди вздыхают о золотых десятках времён Николая Второго.
Проблемы с печатью несчётного числа бумажек решается просто: и не такое уж оно несчётное, и всё большее распространение будут иметь деньги электронные – вплоть до исчезновения бумажек в принципе. Регулярная, четырежды за год, ликвидация денежной массы уничтожит саму основу инфляции – хорошо! Скупка барахла перед каждым новым сезоном стимулирует торговлю – очень хорошо.
Невозможность накопить мало-мальски серьёзную сумму сделает людей более зависимыми как от банковских кредитов, так и от работодателей, это ещё лучше, особенно там, где главным банкиром и главным работодателем является государство. Наконец, и оставшиеся левые будут довольны, поскольку перманентное отмирание денег есть один из признаков приближения Светлого Будущего.
А как же промышленность, банки, капитал? Я ведь недаром уточнял: сезонные деньги предназначены для населения, для того, кто ест какбыколбасу, пьёт какбымолоко и какбыпиво, лечится какбылекарствами, голосует за какбыпартии и тому подобное. Всякие там учителя, врачи, пенсионеры, младший комсостав и прочие полупочтенные группы людей. А для людей первого сорта введут, так и быть, евродоллары. Возможно, их будут чеканить из золота, серебра и меди. Но простолюдинам за незаконные операции с медью и серебром будет уголовная статья – как совсем недавно была статья о незаконных операциях с валютой.
А законных операций с валютой для населения не было вовсе.
О золоте: в нём населению будут исчислять пени и задолженности. По достижении законом обусловленного предела должник юридически оформляется крепостным кредитора.
Так, шаг за шагом, мы и возродим феодалов: баронов, графов, герцогов. Зачем это нужно – в другой раз.
Как-нибудь осенью.
К оглавлению
Кафедра Ваннаха: Цифровая шарага китайского образца
Ваннах Михаил
Опубликовано 31 мая 2011 года
Есть одно распространенное мнение, что прогресс технологический обязательно повлечет за собой прогресс социальный. Нравы будут смягчаться, мораль крепчать, люди становиться добрее... Из этого мнения исходил Маркс, который, блистательно описав современный ему капитализм, начал пророчить грядущий мир с бесклассовым обществом.
Это мнение возродил пару десятилетий назад Фрэнсис Фукуяма – только согласно ему «Конец истории» приходил не с победой коммунизма, а со всеобщим либерализмом.
Но вот в реальности эти вещи оказываются совсем не связаны. Технология живет по своим законам, а социум – по своим, и появление технологических новинок отнюдь не обязательно влечет за собой повышение производительности труда.
Традиционно было принято считать, что свободный труд производительней барщинного труда феодального крестьянина, а барщина более производительна, чем труд «классических» рабов. И исчезает рабство, а затем и крепостничество, потому что они экономически неоправданны.
Так считали очень долго. До той поры, пока в историю не пришла математика, и не появилась дисциплина клиометрия (Cliometrics). Применение экономической теории и эконометрических, то бишь экономико-математических методов, в исторических исследованиях. Результаты этой дисциплины были ошарашивающими. Особенно – работа Роберта Фогеля и Стенли Энгермана «Время на кресте» (Time on the Cross: The Economics of American Negro Slavery).
В этом исследовании экономической истории негритянского рабства Фогель пришел к поразительным выводам. Оказывается, неэффективность рабства отнюдь не была причиной отказа от него. Нет, вычисления показали, что вплоть до появления широкозахватных хлопкоуборочных комбайнов — то есть до пятидесятых годов ХХ века – раб, вкалывающий на плантациях, был сугубо рентабелен. И уж абсолютно рентабелен был он в шестидесятые годы девятнадцатого столетия, когда в США полыхала Гражданская война. В справедливости этого утверждения можно убедиться, совершив виртуальное путешествие в изысканный быт плантаторов середины позапрошлого столетия (материалов для этого – навалом, выбирайте любой, начиная хоть с «Унесенных ветром»)
Экономическим механизмом, на котором зиждилась роскошь Старого Юга, была эксплуатация именно рабского труда. Весьма доходная, и, кстати, подпираемая тогдашней Большой Индустрией. Хлопок с плантаций Юга шел на фабрики Британии, которая была весьма заинтересована в сохранении рабства. От более активного вмешательства в конфликт её удержали эскадры Лесовского и Попова, нависшие над коммуникациями Просвещенных Мореплавателей в Атлантике и Тихом океане.
За такие необычные утверждения, в которых кое-кто увидел апологию рабовладения, авторов чуть не растерзали, хотя они и не предлагали вернуть негров обратно на плантации. К тому же время для хижин дяди Тома было упущено – технология уже дала широкозахватный комбайн. В их защиту выступили многие авторитеты. Так, Джон Кеннет Гэлбрайт, виднейший американский экономист, внесший огромный вклад в преодоление противоречий между капитализмом и современными производительными силами, назвал «Время на кресте» одной из величайших книг столетия. Заслуги Фогеля признал и Нобелевский комитет – в 1993 году он вместе с Дугласом Нортом был удостоен премии по экономике.
И рабство было плодотворно не только в аграрном труде. Роль Вернера фон Брауна в развитии космических технологий отрицать трудно. Королев начал после войны с копирования V-2, сконструированных фон Брауном? А где же производили эти самые «Фау»? Да в подземных штольнях лагеря «Дора», руками рабов-кацетников. Примерно так же, как на силезских шахтах предков штурмбанфюрера СС барона фон Брауна трудились крепостные, создавая горнорудное богатство Бреслау (нынешний Вроцлав, хоть и красив, но – новодел, за Севастополь и Сталинград Бреслау заплатил сполна)
А вот слово шарага (или шарашка) – наше, отечественное. Видимо, происходящее не от помянутого Далем тобольского названия кривляки, а от немецкого (через одесский идиш и уголовный жаргон бень криков) «Schar» – толпа, гурьба. Так звались специальные тюрьмы, в которых использовался труд инженеров и ученых. Пошло это с процесса «Промпартии», пошедший по которому «паровозом» Рамзин изобрел высокоэффективный «котел Рамзина».
Затем было Особое конструкторское бюро ВТ-11 (ВТ – это «внутренняя тюрьма»), позже переименованное в ЦКБ-39 — по названию Завода №39, на территории которого находилось. Радостей рабского труда в ней вкусили создатель гидросамолетов Дмитрий Павлович Григорович (он там был главным конструктором), «король истребителей» Николай Николаевич Поликарпов. Не минует позже это развлечение и Туполева. Да и Сергею Королеву, чье имя есть гордость России, пришлось копировать «Фау» после того, как ребята с воспаленным разумом и холодными руками, оторвав от проектных работ, отправили его на Колыму (после которой шарага на Казанском авиазаводе №16 казалась ему почти раем земным).
Были шараги военно-химические, микробиологические, судостроительные, атомные. ИТ-шарагой была Марфинская, описанная Солженицыным в романе «В круге первом». Там создавали аппаратуру засекреченной связи и прослушки (диалектическое единство снаряда и брони)
