1 мая 2000 года состоялся концерт в Большом зале Московской консерватории, где прозвучали произведения Лебедева. Это был первый концерт, на котором не было автора исполняемой музыки. Он скоропостижно скончался в ночь с 30 апреля на 1 мая — то была пасхальная ночь.
Уже шесть лет с нами нет выдающегося композитора, умного, тонкого и чистого человека. Но с нами осталась его душа — его музыка, которая “и прах переживёт, и тленья убежит”.
Михаил Базанков Деревенские люди…
Женщины в нашем краю разговаривают певуче и ласково, словно ребенка баюкают. До недавнего времени жили они открыто, доверчиво, незнакомых путников на ночлег и даже в постояльцы пускали. Заходи в любой дом, в любой час — приветливо встретят, усадят поближе к теплой печке, если осенним дождем тебя промочило или насквозило метелью, угостят молоком с рассыпчатыми сухарями, а то и пыхтящий медный самовар на стол поставят для неспешного чаепития. Когда расслабишься ты, когда отойдет усталость, начнется доверительный разговор, исподволь выспросят: чей да откуда? Женат или холост? Живы ли отец с матерью? Как теперешнюю жизнь понимаешь?
Сам не заметишь, как расскажешь обо всем, что не так часто приходится вспоминать и рассказывать другим. Да и тебе поведают немало: что пережито, какие несправедливости притесняют деревенского жителя, куда разъехались дети, в каких краях исковерканы судьбы наивных неудачников. Постепенно и сам выскажешь свои тревоги-печали, выложишь все, что на душе. И далеко за полночь вдруг покажется тебе: на кухне, за перегородкой, сидит возле печи, плачет сухими слезами самая родная на свете, плачет твоя мать. У каждой матери свои воспоминания, свое горе. Многие печальные признания помнятся… “Не сладко живу… Одинокая теперь. Старший сын в лэтэпэ на исправлении после опойства. Дочь за растрату посадили, сама ничего не брала, а вот насчитали ловкачи. Двое внуков только — надежда на них теплится теперь. Колюня, может, уцелеет, придет из армии. Пишет: бабушка, не болей, скоро приду. Скоро ли, придет ли…”.
Солдатка, солдатская вдова. “Возила, копала, пахала — да разве же все перечтешь. А в письмах на фронт уверяла, что будто б отлично живешь. Бойцы твои письма читали. И там, на переднем краю, они хорошо понимали святую неправду твою…”. Повторяются встречи, повторяются признания все реже, но слышатся тихие голоса, в минуты раздумий высвечиваются прекрасные лица. Перелистываешь блокноты, страница за страницей напоминают давние встречи. Все отчетливо видится и слышится. Вот новая бревенчатая изба наполнена запахами свежего с поджаристыми корочками хлеба, отдыхающего после жаркой печки под влажным рядном. На столе разложены фронтовые письма не пришедшего с войны.
— Знать бы, в какой земле захоронен, и то легче было в молитве, — еще раз повторила Зинаида Ивановна Зайцева. Лицо русской крестьянки: широко поставленные большие светло-карие глаза, высокий лоб, побитые сединой волосы собраны на затылке в “луковичку”, щеки обветрены, иссечены мелкими морщинами, но сохраняют легкий румянец, чуть вздернутый нос придает лицу задорное выражение. После долгого молчания она продолжала:
— Сон недавно приснился. Сидим будто бы с бабами на завалинке. Вроде ни забот, ни хлопот. Нарядные сидим, в сарафанах, кофтах и платках веселеньких. Видим, прямиком через поле целая процессия с цветами: начальство всякое, школьники, учителя. Батюшки светы! Да что же это за праздник такой? Вас, говорят, чествовать пришли. Внимание всякое оказывают. И говорят, значит: “Bы солдатки по званью. Жены солдатские. У вас тожe заслуги немалые”. Ой, да что я рассказываю. Во сне-то чего не увидишь. Размечтаешься в поисках радости, вот и приходит… Как стареть начала в долгом ожидании, часто своего вижу. Будто пришел, по ранению… Мечталось, чтобы поскорее пришел. На войну призвали, а дом недостроенный остался. Сначала жили у свекрови в обветшалой избенке. Дети пошли. Затеяли свою избу поставить. А тут Михаил-то в гущу общего дела увлекся — колхозы начали создавать. Вскорости его председателем избрали. В председателях ходил, а чинности на себя не напускал, не гнушался любой работы — и косить, и на жатву, и пахать, и срубы ставить мог примерно. Углядели в нем справного руководителя — в район отозвали под другие поручения. Переехали с тремя малыми детьми. Поработал, помотался по району, говорит: извините, я — крестьянский сын, надо к своему полю возвращаться. Вот на возвратном пути обрели свои радости. Год от года, шаг за шагом к лучшему продвигалась жизнь. И дом свой под крышу подвели. Цветы на окнах, зеркало в среднем простенке, новые часы в деревянном шкафчике, стол посередине залы, на большую семью. Жить бы да радоваться.
А немец наглый напал. Война загрохотала, защищаться надо. Мой высказал готовность, пошел. И сразу под Москву… И стала я по ночам, когда детки спали, письма писать, старательно адрес выводила: “Полевая почта. Зайцеву Михаилу Арсентьевичу”… Все как-то полегче — вроде в поле своему письмо посылаешь. А навстречу — от него письма, не дожидаясь моих ответов, идут и идут с наставлениями по жизни. Так и слышится мне его утешительный голос: не волнуйтесь, скоро вернусь с Победой.
“Здравствуйте, дорогие мои жена Зина, дети Боря, Катя, Коля и мама Анна. Спешу сообщить, что жив и здоров. Прибыли на новое место, проехали благополучно, были только две бомбежки. Встаем на рубеж, готовимся к службе, чтобы честно выполнить свой гражданский долг — не допустить фашистскую гадину к нашей столице. Ну, как положение на фронте — услышите по радио или смотрите по газетам. Фашистские налеты на Москву наша зенитная артиллерия и авиация отбивают. Верьте: враг будет остановлен. Не теряйтесь, не беспокойтесь за меня. Зина, живи ровно, не расстраивайся и других добрым словом ободряй. Главное — береги детей. Не опускай голову, держись гордо и на людях и перед детьми печали не выказывай. Работайте дружно. Как дела в колхозе? Передавай всем по привету. А бригадиру Веселову надо сказать: пусть не зарывается, не дергает людей понапрасну, они и сами видят обстановку, нечего глотку драть, горлом не возьмешь — подход нужен…”.
Каждое письмо с признаниями и советами. “Очень жалею малых ребятишек, они, наверно, по утрам спрашивают, где папа. Трудно вам без меня. Но, Зина, детей по пустякам не наказывай, не срывай обиду на них, а лучше, если и натворят чего, уговаривай ласковыми словами, объясняй, особенно Боре, он с характером, пусть помогает тебе на колхозной ферме, в поле и по дому. Зина, ты знаешь, что зимой в новом доме будет холодно. Нужно сложить еще маленькую печку в комнате, уплотнить и обмазать рамы… Зина, получаешь ли мои письма, я пишу через день, а есть возможность, то и два раза в день. Сообщаю, что меня перевели на новое место. Стоим рядом с деревней. Место очень красивое, уютное для жизни. В поле жито неубранное. Глядишь — будто и нет войны. Думаешь, чего-то хозяева запоздали с уборкой, вот-вот полетят белые мухи…”.
Накануне праздника: “Дорогая моя семья, вот приходит наш главный праздник. В трудных условиях будем отмечать его. Ребята в нашей роте это понимают. Избрали меня парторгом. Надо твердо и решительно вести себя, быть примером… Посылаю три фотокарточки. Со мной рядом товарищ, который работает писарем. Тут и такие должности есть. Это он расписался. Малов… Зина, видишь, мы одеты хорошо и выглядим так же. Посылку не посылайте, не успеет”.
1942 года, января 3-го дня.
“…И на фронте мы отметили Новый год по-особому. Конечно. Ставила ли, Зина, елочку для детей? Им нужна радость. Ox, кaк я по ним скучаю! Часто вижу во сне, будто я пашу свое поле на увале, а они бегут босые по теплой пашне ко мне, в мареве будто летят и никак долететь не могут — сон всегда на этом и обрывается. А вот ты, милая, всегда за речкой будто стоишь и улыбаешься, и шутливо упрекаешь, что не нравлюсь я тебе такой с автоматом на плече, боишься ты автоматчиков”.
Зинаида Ивановна отодвигается от стола, тяжело встает со стула и медленно идет к передней стене, на которой, в застекленных рамках, семейные фотографии. Протирает глаза уголочком головного коленкорового платка.
— Ротой командовал, командир роты автоматчиков. Привыкла теперь к таким страшным словам… Ездила в Москву на сельскохозяйственную выставку как хорошая доярка вместе с другими ударниками. Когда поезд к столице приближался, все в окно глядела. Все о нем думала: где-то на берегу реки стоял он с автоматом. Сказывают по радио, на лыжах под Новгород ночью пошли. Ушли… И никакой весточки. Запросы писали… И в большой газете наше письмо печатали: может быть, кто-нибудь что-нибудь знает. Люди отзывались, как же. Один, Павлом звать, из Вологодской области, вроде как видывал нашего-то, может, однофамильца. А другой так два письма прислал, о детях беспокоился, помощь предлагал, даже одежонку мальчишкам прислал великоватую. А они подросли — пригодились брючки и пиджаки… Выучились… Скромные, работные. Катя педучилище закончила, потом — институт. При деле все трое, дети у меня порядочные. В трудностях росли без отца. Что и говорить, отец — и кормилец, и заступа, и наставник, и пример. Безотцовщина чем красна?
