Иван Козлов - Осколок ордена

Вертолет успел прийти на грани полетного времени. Еще чуть-чуть — и багровое закатное солнце упало бы за горы, небо для полетов было бы закрыто, и продержаться до утра стало бы проблемой. Знамо дело, выходили из ситуаций и посложнее, но с Андрюхой облом — схлопотал слепую пулю. Совсем плох Андрюха. Бегать с носилками по горам — дохлый номер. Да и как побежишь, если по большому счету человек не транспортабелен?

Плюс к этому — Иса. Ису терять не хочется. Ему около сорока, темпа спецназовцев он просто не выдержит — сдохнет через пару кэмэ. И потом, кто знает, что от него можно ждать...

В общем, просто здорово, что вертушка пришла и смогла, не выключая двигателя, пристроиться на краю каменистой площадки, в метре от шасси, переходящей почти в вертикальный склон.

Трап сброшен. Иса рванулся было первым заскочить в нутро «Ми-8», но Панин попридержал его:

— Не спеши, без тебя не улетит.

В этот момент выбили в мягком ракушечнике несколько желтых фонтанчиков пули, выпущенные из дальнего леса. Скопившиеся там бородачи до этого времени не стреляли, ждали темноты, чтоб взять отряд Панина малой кровью. Уходить тому некуда — можно лишь улечься за каменными валунами и отстреливаться. Но ночью стрелять надо много, по большей части бесприцельно — на вспышки, на звуки. А сколько патронов может таскать с собой по горам отряд в восемь стволов, да к тому же только за последний день прошедший четыре огневые стычки?! Велика вероятность, что ночью спецназовцев можно будет взять чуть ли не голыми руками.

Но вертолет прилетел. И бородачи ведут огонь теперь плотно в их сторону, даже из леса рискуют высовываться, чтоб подобраться поближе, найти сектор, из которого лучше бы была видна винтокрылая машина. По таким храбрецам бьет короткими очередями Миша Гречихин. И Волин, божественный снайпер, выбирает для себя позицию поудобнее.

— Пока грузимся, я постреляю, командир, — произносит Мишка.

Панин кивает. Он выбирает в траве земляничные ягоды, бросает их по одной, словно семечки, в рот, наблюдая, как бойцы заносят в вертолет носилки с Андрюхой. Иса снова дергается, умоляюще смотрит на капитана, и тот поднимается с земли, не спеша направляется к вертолету, удерживая при этом за плечо своего спутника:

— Так, говоришь, с Абрамовым дело имел? Не врешь?

Рой пуль опять врезался в ближнюю скалу, каменные крошки полетели на них. Иса втянул голову в плечи:

— Килянус! Зачем мне врать? Абрамов сам на меня вышел, купи, говорит. А почему нет? Он предложил, килянус!

— Клясться будешь, когда прилетишь, — сказал Панин.

— Конечно. Почему нет? Я плохого ничего не делал. Ни на копейку не обманул. Все скажу, как есть...

Это были последние слова Исы. Ступив впереди Панина на первую ступеньку трапа, он как бы подпрыгнул и завалился к брюху машины. Подбежал Волин:

— Что?

Пуля вошла Исе в затылок и вышла в глаз.

— Как же невовремя, — процедил Панин.

Выскочили бойцы, помогли затащить мертвого чеченца в вертолет. Последним впрыгнул Мишка, тут же упал, схватившись за ступню:

— Сука, поймал!

Дверь захлопнулась, машина тотчас сорвалась с места, уходя от обстрела бежавших сюда боевиков как бы вниз, в ущелье. Майор Германов, прилетевший с вертолетом, осматривая Мишкину ногу, сказал озабоченно:

— Хреново, сустав раздробило.

— А с Андрюхой как? — спросил Панин.

Врач чуть дернул плечами:

— Можем не довезти.

Вадим Панин сжал кулаки:

— Что? Я тебе не довезу! Я тебе сейчас не довезу!

Майор спокойно и устало ответил:

— Не забывайтесь, товарищ капитан. И не требуйте от меня невозможного. Я лгать отучен.

На площадке вертолет встречали медики и подполковник Буров. Когда носилки с ранеными унесли, комбат легонько ткнул Панина кулаком в грудь:

— Вы молодцы, капитан! Такую операцию провернуть! Так что сверли дырку для ордена.

— Мне бы сейчас компоту холодного.

— Будет компот! Я в столовую сей миг заскочу, а ты — к генералу на доклад, он тебя ждет. Оттуда — сразу за стол.

Они идут гравийной дорожкой. Солнце уже потухло, встречные люди угадываются лишь по голосам:

— Панин, привет!.. С возвращением!.. Как вы там?.. Вад, опять живой?

— Да куда ж я на хрен денусь!

Сбоку аллейки стоят двое. При приближении Панина и Бурова один спешно уходит, а второго капитан узнает и говорит Бурову:

— В общем, я все понял, товарищ подполковник. К генералу, потом компот. А сейчас — разрешите, я буквально на полминуты, со старым знакомым словцом перекинусь.

Буров кивает, спешит к столовой, а Вадим останавливается возле того, кого он узнал в этом полумраке:

— Абрамов?

Офицер службы тыла подполковник Абрамов поворачивается к нему:

— А по уставу обращаться у вас не принято, товарищ капитан?

Панин пропускает замечание мимо ушей:

— Не довез я по твою душу Ису, Абрамов.

Тот ухмыльнулся:

— С чем и поздравляю.

Вадим с трудом, но сдержал себя:

— Ошибка твоя. Надо было сейчас удивиться и сказать, что ты не знаешь никакого Исы.

— А что, верно. Не знаю я никакого Исы, и топайте своим маршрутом, товарищ капитан, не лезьте куда не надо.

Напряжение последних дней сказалось на Панине, выдержка изменила ему.

— Ну ты и гад!

Ударил он подполковника коротко, без замаха, тот, падая, по-бабьи заверещал и был услышан. Люди потянулись на звуки, как мотыльки на свет. Буров тоже рванул к дерущимся уже с крыльца столовой, но остановился, увидев, что туда спешит и генерал.

— Не замять, — простонал Буров.

А еще через несколько дней комбат стоял с Вадимом на железнодорожном перроне, смолил сигарету за сигаретой и говорил сокрушенно:

— Уволят, уволят, конечно, но поверь, Вадим, все, что от меня зависит... Я еще раз по начальству пойду...

— Да ладно, — отмахивался Панин. — Не под трибунал же.

— Слабое утешение. Тебе, может, сейчас даже легче, а мне таких офицеров терять... С кем останусь, а?

— Егор Федорович, мы в батальон тоже зелеными дураками пришли, однако ж научились чему-то.

— Тоже правильно, но жизнь изменилась, Вадик, сейчас учить молодежь некогда, разве что сразу под огнем крестить.

Проводница пригласила на посадку, потянулся и звякнул железными суставами состав.

— Вадим, но хоть сейчас мне скажи, за что Абрамову морду набил, а?

Панин лишь рукой махнул:

— Раз доказать ничего не могу, то что мои слова?

— Правильно, конечно. Но Волин, крысеныш, взял и обгадил тебя. С ним-то вы что не поделили?

— А это и для меня загадка, Егор Федорович. Хороший снайпер, в бою надежен... Не понял я его. Ну да Бог Волину судья.

— На Бога все перекладывать не надо. Чует сердце, парни из отряда с ним поговорят.

Тронулся поезд. Буров с Вадимом пошли за поплывшим вагоном.

— Вадик, ты не падай духом. Если совсем плохо станет — дай знать, у меня же в Москве есть хорошие други, хоть и не высокого полета, но наши. Я к тому, что если с работой трудно будет...

— Да не пропаду я!

И Панин с шиком запрыгнул на ступеньку набирающего ход поезда.

Ровно год прошел, от лета до лета.

С главными героями нашей повести мы, конечно же, увидимся, а сейчас посетим небольшой ресторан «Альтаир», затерянный на одной из старых улочек Москвы, куда не заглядывают зеваки и туристы и не забегают перекусить киоскеры и курьеры. Ресторан этот дорогой, у него есть свои клиенты, и даже в будничные вечера найти тут свободное место — проблема.

Но сейчас день. В зале на небольшой сцене возятся с аппаратурой музыканты, в углу у двери сидят несколько крепких парней с напряженными лицами — ясное дело, охрана. По другую сторону от них, через проход, пьет минералку такой же крепкий и высокий молодой человек, но раскованный и погруженный в себя. В ухе у него «таблетка», наверное, от магнитофона, покоящегося в кармане пиджака, он, скорее всего, слушает музыку и легкомысленно помахивает пальцем, словно дирижируя невидимым оркестром.

А за единственно сервированным столиком расположились трое и ведут вполне светскую беседу.

Они знакомы друг с другом. Правда, давно не виделись. Хозяин «Альтаира» Алан, тридцать с копейками, сухой, подтянутый, спортивный, все время проводит в хлопотах о своем заведении, сам ищет поваров, официантов, артистов, заказывает мебель и думает над интерьером зала. Он многого добился: сюда приходят известные актеры, футболисты, политики, здесь в кабинетах, скрытых от посторонних глаз, ведут переговоры коммерсанты, а седые благообразные литераторы гладят коленки начинающим поэтессам... Но никакого разврата, никаких рулеток, карт, наркотиков...