Александр Бушков - Тайга и зона

24 июля 200* года, 20.30.

Ни весело и ни скучно. Как обычно было тем вечером в кафе «Огонёк».

Название, равно как и вывеска над входной дверью, досталось заведению в наследство от советских времён. Вывеску, кстати, не подновляли с того самого года, когда рухнула тысячелетняя империя, и название «Огонёк» нынче скорее угадывалось, чем читалось. Заглавная буква «О» точно посередине была продырявлена пулей – явно кто-то палил на спор, от скуки и, понятное дело, отнюдь не в трезвом виде. И попал, что характерно. А ниже буковок «Огонёк», по краю вывески, гвоздём было нацарапано:

«Климыч падла я тебя сука достану».

Климыча, бывшего начальника зоны, а точнее, исправительного трудового учреждения ИТУ номер **, помнили все здешние старожилы, его имя частенько всплывало в застольных беседах. Поминали кто злом, кто добром, кто с уважением, кто небрежно. Чувствовалось, в общем, что противоречивая была фигура сего незабвенного Климыча…

Дощатый пол, бревенчатые стены, длинная деревянная стойка, засиженные мухами лампы на голом проводе, наклеенные на стены плакаты (от пожелтевших советских агитационно-пропагандистского содержания до современных – с голыми ляльками), окна, на которых стёкла местами заменяла фанера, а стёкла, неким чудом уцелевшие, украшали бумажные полосы, закреплявшие трещины, – вот вам кафе «Огонёк» собственной персоной, которое изысканным словом «кафе» именовалось лишь по недоразумению, да ещё по накладным и прочим документам. Местные же именовали единственное на весь посёлок питейное заведение гордо, хотя и незатейливо: «Салун». «Пойдём, Васек, в Салун», «Обкашляем это дело, Толян, вечером в Салуне», или же говорили: «Пошли, орлы, к Любке». Любкой, ясное дело, звали хозяйку заведения, крепкую русоволосую бабу, чей возраст навеки замер на отметке сорок лет, которая и умрёт всё в те же сорок и которая за стойкой, по уверениям старожилов, торчит уж никак не меньше тех же сорока лет.

Любка и «Огонёк» – две главные достопримечательности посёлка Парма. А до некоторых пор главной загадкой посёлка для Алексея Карташа была такая: откуда взялось это словечко, «Парма»? Если посёлок назван в честь итальянского города, то почему именно в его честь? В Италии ж полно городов, которые были бы счастливы поделиться своим именем с затерянным в тайге сибирским посёлком. А уж в советские годы требовалась веская причина, чтобы присвоить нашему населённому пункту идеологически вредное заграничное наименование. Понятно, если б посёлок назвали Парижем – всё-таки город с богатыми революционными традициями. Или Женевой – там отдыхал в эмиграции пролетарский вождь Ульянов-Ленин…

Но ни в каких революционных подвигах не замеченная Парма-то здесь причём? Хороша, конечно, версия, что посёлок обязан своим наименованием бензопиле «Парма», однако в тридцать шестом (год официального появления посёлка на картах) лес валили примитивно, двуручными пилами…

Алексей посетил «Огонёк» в час третьего стакана, что на нормальном языке означает в половине девятого вечера. Сразу прошёл к стойке, заказал две кружки разливного «Золота Шантары», двинулся отыскивать себе место.

У кафе было два зала: большой и малый. Малый зал, так уж повелось с незапамятных времён, занимали промысловики – этим словом объединяли охотников, «вольных» с лесопилки, железнодорожный народ. Большой же зал делили меж собой лагработники и поселковые. У каждой категории были свои столики. Пришлые люди в Парме являлись такой же редкостью, как и белые миссионеры в африканских племенах.

История деления пармского народа на категории уходила в тяжёлые по части пива советские времена. Тогда пиво в посёлок доставляли раз в неделю четверговым поездом. Пиво прибывало в бочке ёмкостью тысяча литров – в таких до сих пор продают молоко и квас. (Бутылочное же пиво здесь видели только тогда, когда его кто-нибудь в качестве гостинца привозил из отпуска.) Еженедельно райторг выделял посёлку всего одну бочку. Напоить всех жаждавших этим пивом, наверное, было под силу лишь тому, кто пятью хлебами смог накормить пять тысяч ртов, поэтому случались всякие недоразумения, по-простому говоря – скандалы и драки. Доходило и до поножовщины. И, наконец, всем это надоело. Собрались, посовещались. И постановили: разделить население на три равные части – исходя из того, кто от чего кормится, – и наслаждаться напитком богов по очереди. С тех пор на пивном фронте воцарился порядок, потому как здешний народ свои законы всегда соблюдал не в пример строже, чем установления государственной власти.

Хотя времена пивного безобразия миновали, однако ж человеческие категории в Парме прижились: людям, знаете ли, свойственно сбиваться в сообщества по тому или другому признаку – был бы признак.

Рассекая сизые табачные клубы, Карташ прошёл к столикам лагработников. Свободных стульев не было, и ему выдвинули из-под стола резервный табурет. Прапорщики, что характерно, со своих стульев не повскакивали, уступая место аж целому старлею, – как и сам Карташ не уступил бы свой стульчик даже маршалу, буде такового сюда принесёт нелёгкая. По негласному соглашению субординация оставалась за порогом. Как на Диком Западе игроки в покер, входя в соответствующее заведение, сдавали свои кольты, так здесь при входе сдавали свои звания…

– Садись, садись, – сказал лейтенант Кунчий, принадлежащий к породе никогда не унывающих бодрячков. – Мы тут обмусоливаем тему недели. Вон, Петрович говорит, что жди теперь смуты, жмуров и усиленных дежурств. Ты чего думаешь?

Темой недели была последняя партия зэков, с которой на зону прибыл некий Пугач, вроде бы новый пахан зоны, сиречь авторитетный вор, который станет править тутошний бал. Так уж устроена жизнь в Парме, что всё, в конечном счёте, вертелось вокруг зоны – так же, как земля вертится вокруг своей оси. Можно голову прозакладывать, что и за остальными столиками в обоих залах сегодня преобладала эта же тема. Чему ж удивляться-то! Население Пармы процентов на семьдесят состояло из бывших сидельцев. Даже женщины большей частью попадали сюда с женских зон – в первую очередь, с ближайшей, той, что в ста сорока километрах от Пармы… Другой типичный способ пополнения женского населения посёлка – отпуска. Поднакопит деньжат мужик, год провкалывавший на лесопилке, маханет летом в Сочи, сойдётся там с какой-нибудь тоскующей бабёнкой из Кинешмы и прочих Великих Лук, та и переезжает к нему. Ясно, что Москву или Питер женщины на тайгу не меняли даже при самой жгучей любви, подобный случай посёлок знал только один, да и то столичная штучка выдержала лишь полтора года среди лесов, комаров и местных нравов…

Карташ пожал плечами.

– Насколько я понимаю, на такую почётную должность – пахан зоны – у них назначают. А дисциплинка у них почище нашей будет.

– Это верно, – поддержал его прапорщик Алексеев, обстоятельно, как какой-нибудь мастеровой из советских фильмов про пролетариат и революционеров, отряхивая буденовские усы от пивной пены. – Раньше, чем его к нам доставили, пришла малява, что пахан едет, мне один «казачок» стуканул. Значит, всё было решено, договорено и согласовано. А кому паханствовать в наших краях, это у них определяет шантарский сход, я вам точно говорю. Ну а уж сделать так, чтобы пахана отправили на нужную зону, это пустяк, о котором даже говорить смешно. И кто ж попрёт против решения схода, какой такой самоубийца? Значит, примут нового без шума и пыли, никаких усиленных дежурств нам не грозит. Вот, помню, в семидесятых…

– Да погоди ты со своими байками, – перебил его краснолицый капитан Петрович – из той категории российского офицерства, которая зовётся «вечный капитан». – Во, бля, как у тебя всё гладко. Разве всегда так проходило? А прежний пахан, Баркас этот? Он что, сам слезет? Да никогда. А двух царей на троне не бывает! Неет, товарищи офицеры, яйцами чувствую, быть большой буче. Чё, сам не чуешь – назревает чёто. Ох, бля, назревает… Видал, как зыркают? Только отвернись, пику в печень получишь – и никто не узнает, где могилка твоя… – И Петрович горестно обмакнул губы в пивную пену.

– А что это за Пугач, чем известен? И по какой статье загреметь умудрился? – спросил молодой прапорщик Богомазов, на миг отвлекшись от ритуального процесса смешивания русского народного коктейля «ёрш».