Андрей Воронин
Слепой. Живая сталь
©Андрей Воронин, 2014
© ООО «Издательство ACT», 2014
У одного, в общем и целом неплохого, неглупого, добродушного и хлебосольного человека, занимающего весьма ответственный пост, имелся племянник. Племяннику было четырнадцать, и у него, в свою очередь, имелся персональный компьютер – дело в начале второго десятилетия двадцать первого века едва ли не более обыкновенное и широко распространенное, чем племянник как таковой. И, как это чаще всего случается в нашем несовершенном мире, такое великое, вплотную граничащее с самой настоящей магией достижение человеческого гения, как компьютер, использовалось из рук вон плохо – откровенно говоря, для полнейшей ерунды наподобие компьютерных игр с пальбой и брызгами крови на стенах, за которыми племянник уважаемого дядюшки был готов проводить все двадцать четыре часа в сутки.
Одна из этих бессмысленно жестоких игрушек называлась «Half-Life». He блещущий глубокими познаниями в английском дядюшка приблизительно, наобум перевел это название как «Полу-Жизнь». В точности перевода он, конечно, сомневался, а внести полную ясность путем обращения к специалистам так и не собрался по причине большой занятости и заведомой вздорности вопроса. Впрочем, многое указывало на то, что сделанный им перевод был довольно точным. Так, на заставке этой самой «Half-Life», которую племяш для краткости именовал «Халфой», красовался портрет некоего худощавого, мрачноватого гражданина с торчащим на месте левого глаза барашком от обыкновенного водопроводного вентиля. Вентиль в глазу придавал гражданину донельзя неприятный вид, и неспроста: постояв позади увлеченно рубящегося в эту свою «Халфу» племянника несколько минут, дядюшка убедился, что ничего приятного, жизнеутверждающего в данной игре нет. Неприятный гражданин бесконечно слонялся по крайне неприятным местам, встречая и размазывая кровавыми кляксами по грязным бетонным стенам всевозможную нечисть. Так и слонялся – с водопроводным вентилем в глазу. А когда перебил всех и одержал окончательную победу, его, вместо того чтобы подобающим образом наградить, просто усыпили, выключили, как машину, на неопределенный промежуток времени – выключили, надо понимать, посредством того самого вентиля: закрутили, вращая до упора по часовой стрелке, и вся недолга.
Впрочем, прямого отношения к делу данное лирическое отступление, скорее всего, не имеет.
Заснеженный лес безмолвно дремал в ожидании заблудившейся где-то весны. Поникшие под тяжестью толстых снеговых перин еловые лапы устало и покорно клонились к земле. По контрасту с белизной снега темно-зеленая хвоя казалась почти черной, а извилистые, переплетающиеся друг с другом цепочки птичьих и заячьих следов были, как разведенной в воде акварелью, доверху залиты прозрачной, с сиреневым оттенком, голубизной. Денек выдался солнечный, ясный, с легким морозцем, и сеющаяся с потревоженных случайным прикосновением или легким порывом верхового ветра ветвей кристаллическая снежная пыль вспыхивала в лучах солнца мириадами бриллиантовых искр.
Зима в этом году случилась затяжная, и середина марта больше напоминала разгар февраля – с нежданными крепкими морозами, столь же внезапными оттепелями и налетающими неведомо откуда (и, главное, зачем) густыми метелями. С позавчерашнего дня синоптики начали пугать москвичей приближением свирепого снежного шторма, грозящего столице очередным транспортным коллапсом; слушая эти прогнозы, уставший от зимы обыватель мученически возводил очи горе, безмолвно, а порою и вслух, вопрошая: «Доколе?!» Эксперты, впрочем, утверждали, что ничего апокалипсического в наблюдаемой погоде нет. Не так уж давно, всего-то лет десять назад, обледенелые сугробы по пояс были для середины марта вполне привычным явлением, напоминали они, и воспринимать возвращение к климатической норме как очередной знак грядущего конца света стоит едва ли.
В общем, как сказал поэт, у природы нет плохой погоды. Народная мудрость к этому спорному утверждению добавляет: есть плохая одежда. Хорошая одежда, в которой человек остается сухим на дне морском и ни капельки не мерзнет среди ледовых пиков Антарктиды, тоже существует, но позволить ее себе могут далеко не все. И если человек, с головы до ног упакованный в сшитую из самых современных материалов, удобную, легкую, способную играючи противостоять антарктическим холодам обмундировку, все-таки тянет из кармана плоскую серебряную фляжку и принимает пару глотков «для сугреву», это вовсе не означает, что он замерз. Означает это совсем иное, а именно, что данному индивидууму просто нравится хороший коньяк, равно как и процедура принятия его вовнутрь: при ясном солнышке и легком морозце, по колено в схваченном ледяной коркой наста рыхлом мартовском снегу, на свежем воздухе, в заснеженном заповедном лесу и так далее. И еще это означает, что упомянутому индивидууму глубоко начхать как на древние, незыблемые и священные правила охоты, так и на ее конечный результат.
Своевременно напомнив себе об этом, Леонид Иванович Зарецкий деловито поддернул уже наполовину стянутую с правой ладони перчатку и снял со сгиба локтя переломленное во избежание случайного выстрела ружье. Из каналов стволов, как близко посаженные совиные глаза, глянули латунные донышки гильз с блестящими на солнце медными зрачками капсюлей. Несмотря на постоянную занятость, которую гарантировал высокий пост в министерстве тяжелого машиностроения, Леонид Иванович относился к своему увлечению охотой с полной серьезностью. Перед очередным выездом в поле он часами возился с аптечными весами, щипчиками, капсюлями, стальными трубочками-вырубками и прочей архаичной дребеденью, собственноручно снаряжая патроны: отсыпал, взвешивал, аккуратно, без спешки утрамбовывал, вырубал из войлока и плотного картона пыжи, а в самом конце любовно укладывал выстроенные рядком на столе патроны в уютные кожаные гнездышки патронташа. Где-то в кладовке у него до сих пор хранились формы для отливки пуль и картечи, но с этим делом оказалось слишком много возни. Однажды Леонид Иванович едва не сорвал важные деловые переговоры, накануне нечаянно пролив себе на ногу с чайную ложку расплавленного свинца, после чего решил: все, хорошего помаленьку, где-то надобно и черту провести. После того случая он перестал самостоятельно отливать пули, а заодно и взбадривать себя глоточком-другим коньяка в процессе снаряжения патронов.
Да, к охоте, особенно на крупного зверя, Леонид Иванович Зарецкий относился с полной серьезностью. Здесь, как и в любом другом деле, он привык работать на конечный результат, и именно поэтому лежащая в правом кармане его теплой охотничьей куртки плоская, чуть изогнутая по форме бедра серебристая фляжка осталась нетронутой. Ее время придет немного позже. У зверя острый нюх; не вовремя сделанный глоток или выкуренная час назад сигарета могут сохранить ему жизнь, а тебя оставить с носом. Поэтому сейчас лучше потерпеть, чтобы потом с чувством глубокого удовлетворения сделать-таки этот долгожданный, а главное, заслуженный глоток и сфотографироваться, поставив ногу в облепленном снегом унте на окровавленную клыкастую голову, с ружьем в одной руке и победно воздетой к небу флягой в другой…
В отдалении – впрочем, не так уж и далеко, – послышались многоголосый собачий лай, людские голоса и раскатистые хлопки выстрелов. Леонид Иванович слегка подобрался, вглядываясь в черно-белую путаницу заснеженных ветвей. За спиной раздался знакомый размеренный шорох скользящих по насту подбитых мехом коротких и широких охотничьих лыж.
– Подняли, – негромко произнес прокуренный голос егеря. – Гонят прямо сюда.
– Слышу, – не оборачиваясь, так же негромко откликнулся Зарецкий.
– А выстрел-то, похоже, опять за вами, – с легким оттенком подобострастной зависти сказал егерь. – Ни пуха вам, ни пера!
– К черту, – следуя древней традиции, ответил Леонид Иванович и с характерным клацаньем поставил на место блеснувшие тусклым синеватым отливом вороненые стволы.
За спиной снова, теперь уже удаляясь, зашуршали по старинке подбитые мехом лыжи. Охотником Леонид Иванович был опытным, бывалым и дисциплинированным, ввиду чего давно перестал нуждаться в няньках. Зная это, егерь поспешил на другие, занятые новичками номера, где хотя бы теоретически могла возникнуть необходимость в его присутствии и помощи.
Выстрелы, захлебывающийся лай своры и издающие бессмысленные выкрики голоса приближались. Загонщики стреляли в воздух и вместе с собаками драли глотки, направляя зверя на номера. «Из-под елей хлопочут двустволки, там охотники прячутся в тень…» – вспомнилось Леониду Ивановичу. Хрипловатый голос барда, годовщину смерти которого совсем недавно широко отметила страна, как живой, зазвучал в ушах, и Зарецкий усилием воли заставил его замолчать: сейчас было не до песен, да и охотился он нынче вовсе не на волков.
