Ознакомительная версия.
Заходит в ванную, зажигает свет, внимательно смотрит на себя в зеркало.
Из кресла он не вставал весь день, но по посеревшим губам, мешкам под глазами видно, как он устал.
В гостиной появляется в халате, растирая голову полотенцем. Наливает еще рюмку, выпивает, закуривает папиросу. Садится у камина. Включает музыку.
От камина идет тепло. Чуть припорошенные пеплом угли светятся густо-малиновым.
Негромко звучит фуга ре-минор Баха. Музыка совершенна, она заполняет собой помещение, не оставляя места ни желаниям, ни суетным мыслям.
Мужчина наслаждается, прикрыв глаза.
И — засыпает.
Москва встретила дождем. И сразу стало понятно, что лето кончилось, мы стали старше — все живущие на этой земле, — но вряд ли взрослее. Странно, так бывало когда-то, еще в школе: мы съезжались после лета, все те же, вроде, но уже другие, и казались себе очень взрослыми и познавшими многое, — и вдруг оказывалось, что совершаем снова и снова глупые, наивные поступки, продолжаем говорить пустые слова, мечтать о важном и несбыточном…
А дождь идет уже четвертый день. И очень хочется сесть в самолет и махнуть к самому Средиземному из всех морей, заплыть на середину — и балдеть! Пижонство, конечно, но хочется.
А вообще-то, и осень и дождь естественны и необходимы каждому хотя бы затем, чтобы задуматься над самым обыденным вопросом: зачем ты? Да, и еше нужно уединение. Чего-чего, а последнего у меня навалом… Уединения, плавно переходящего в одиночество…
Все просто. Каждому нужно ощутить, сынтуичить — зачем и почему он родился именно здесь и именно теперь, понять, в чем его долг перед Богом и людьми, и поступать соответственно. Чего же проще.В Москве я уже второй месяц. И сейчас мне здесь лучше, чем где бы то ни было. Здесь тоже все просто: я очень люблю этот город и его людей.
Кто-то считает Москву суетной, кто-то — неаристократично-деревенской, кто-то — замотанной и равнодушной. Все это не так. Чтобы понять этот город, как и любой другой, здесь нужно жить. И тогда эта огромная, неприветливая на первый взгляд махина обернется вдруг уютом, чистотой и неспешностью небольших двориков, очарованием старинных особнячков, стиснутых со всех сторон «коробками» поздних времен, а потому незаметных и неброских, бесконечно добрыми разговорами за чаем или за рюмочкой, за полночь, до усталой сердечной приязни.
Да, в Москве еще ходят в гости без повода и предупреждения, с ночевкою — концы длинные, разговоры неспешные. Американцы или западники могут сколько угодно обвинять нас в том, что много говорим и мало делаем, что говорим общо и обо всем, а не только о деньгах, сексе и футболе, — все это муть. Просто русскому человеку для делания дел суетных, повседневных необходим порядок в душе, чувство гармонии не только с начальником на службе и боссом в офисе, но и со страной, с народом, с миром, с Богом.
Да и только ли русскому? Просто у нас все это непосредственней, бесхитростней, проще. Нет мира в душе, нет в ней и Бога, а значит, ни к чему деньги, дела, успехи… И все люди на самом деле делятся вовсе не на русских и нерусских, славян — не славян, евреев — не евреев, а, как и встарь: на добрых и злых.
Кто-то думает, что на умных и дураков: дескать, один добрый дурак может столько понатворить, что потом десять злых умников не расхлебают… Чушь это, для человека доброго есть один внутренний закон: не нанеси вреда никому. Не сотвори зла. И сколько бы меня не убеждали в обратном, какие бы ни строили теории — что есть добро и что есть зло, — каждый, даже пятилетний ребенок, осознает, поступает он хорошо или скверно. И как ни прикрывай то или иное деяние соображениями общего блага, выгоды, национальных интересов, борьбы за счастье народа или всех народов земли, все в конечном итоге придет к одному: добро это для людей и природы — или зло. И это последнее нельзя оправдать ни правом первородства, ни достижениями высот мысли, — зло сотворенное порождает только зло, и оно оборачивается против тех, кто взрастил его себе на выгоду, — болезнями, гонениями, смертью.
Ну а что такое ум — не знает никто. Конечно, не хитрость, ибо хитрость, по Ларошфуко, «признак недалекого ума». А только ежели спросите, кто умнее — академик общественных наук, причем «национальный», да еще и дважды герой умственного труда, или неграмотный мужичонка, считающий землю не то чтобы плоской, но и не круглой, умеющий сладить погреб и истопить баньку и завсегда выгадывающий от прижимистой жены на «чекушку», — так я не скажу. Потому как не знаю. Мне для этого поговорить с человеком надо, потолковать…
Оконные стекла слезятся дождем… Сейчас сесть бы с другом поуютнее, распить бутылочку-другую под хрустящие огурчики и сало, под разговор уютный, московский…
Жаль — время не пришло.
Странно — потянуло меня по дождичку на философические обобщения… Хотя — меня можно понять. А значит — и простить.
Объявившись в Москве, я решил сразу «привязываться к местности». Не в смысле — рыть окопы полного профиля и искать свои координаты на топографической карте, а в смысле — узнать, кто чем дышит в столице и дышит ли вообще. На это нужны время и уединение.
Потому как по приезде я имел немного: сведения о том, что существует некая Организация, имеющая компрометирующую и иную информацию на людей бизнеса, политики, власти. Причем на людей самого высокого уровня или близкого к нему.
Некоторые полагают, что люди политики и люди власти — одно и то же. Дудки!
Политики лишь время от времени получают возможность влиять на дела страны, и то опосредованно, через аппарат. А вот аппарат — это реальные люди власти: они профессионалы, им непросто найти равноценную замену, да и высокая корпоративность в любой сфере деятельности — будь то дипломатия, военное ремесло, разведка и контрразведка, административные структуры — позволяет людям политики менять только небольшую их часть.
Просто за долгие годы того, что у нас именовалось социализмом, а значит, и было им, у людей сформировалось ощущение, что политика, власть и карательный аппарат — одно и тоже. Прямо по Вовочке; «Государство есть аппарат насилия…»
Итак, Организация заинтересована в существенном влиянии на политиков и людей власти с целью получения сверхвысоких прибылей. Это как минимум. Ну а как максимум — «тихого» захвата этой власти на всех уровнях, включая самый высокий.
Я же, как Буратино, обладаю заветным золотым ключиком. Вот только в хижинах моих — ни в приморской, ни в московский — нет никакого намека на дверь в стене, даже завешенную старым полотном.
Так что мне необходимо этот «Сезам» отыскать и уничтожить, желательно — не вскрывая. Бед там не меньше, чем в ящике Пандоры.
Всех дел-то…
Со Светланкой на вокзале расстались очень дружески. Решили, что нас сближает не только духовная общность — интерес к обитателям Изумрудного города, но и страсть к экзотическим видам спорта вроде пэйнтбола или секса в труднодоступных местах, а потому есть смысл встречаться для развития упомянутых качеств. «Репетицио эст матер студиорум» — констатировали древние римляне и были правы.
Мы обменялись телефонами и разъехались на такси в разные концы Москвы.
Почти по-английски.
Дома меня ожидал сюрприз. Во-первых, уже у двери я ощутил непередаваемо-восхитительный запах копченой грудинки. А когда сосед Толик открыл дверь, я чуть не упал от тех ароматов, какими была наполнена квартира.
Вторым шоком был абсолютно трезвый вид Толика. Больше того, он никак не отреагировал на канистру в моей руке, где плескалось еще литра три.
— Олежек! Рад видеть. — Толик жал мне руку, вид у него был добродушно-озабоченный. — Ты прямо к обеду! Давай на кухню, Алка как раз отбивные жарит.
Все же сначала я залез под душ, переоделся в джинсы и свитер и ощутил себя почти дома. Почти — потому, что вся моя комната под завязку была набита: медом, копченостями, полушубками, шерстяными носками грубой вязки… Не было только пеньки и воска.
— Ты извини, что у тебя все сложили. В нашей комнате тоже — под потолок…
Алка, на редкость свеженькая, с блестящими от жара плиты щечками, накладывала мне на тарелку отбивные горкой.
— С чего гуляем? — осторожно поинтересовался я.
— Да ни с чего. Просто обед. — Алка была довольна произведенным впечатлением. Толик тоже сиял.
— Ну, тогда за встречу! — Я отвернул крышку канистры и озадаченно посмотрел на соседей. Никакой реакции.
— Ведерниковы, у вас что, новая жизнь? Толика так подмывало, что он чуть не пританцовывал на месте.
— Завязали, Дрон! Начисто завязали!
— Мама дорогая! Поздравляю!
— Во-во. Давно пора было. Да ты выпей, нам все равно. Не завидно.
— Да как-то одному…
— Олег, не комплексуй. — Толик произнес это таким низким назидательным баритоном, что рассмеялись все втроем.
— Мы, Олежек, закодировались. Чтоб и не тянуло.
Ознакомительная версия.
