— С кем пиво пил?
— Там местная братва. Наши ребята, работяги. Помню, Серега был, кличка Пинцет. Приглашал еще заезжать. Да только не довелось…
— Ладно, вали отсюда. Будем думать.
— Думайте… Все одно под мокруху меня подведете. Я вас, гадов, хорошо знаю…
— Иди, иди, обличитель нашелся. — Я нажал кнопку звонка, и в проеме появился выводной.
— Эта, — Кузьма обернулся, — мне те двое издаля показались знакомыми.
— Ты их раньше видел?
— Вроде видел когда-то.
— Кто они?
— Не помню, хоть убей. Вспомню — скажу.
Когда его увели, Пашка поморщился:
— Ребус.
— Он может за нос водить. Чухнул, что мы колеблемся, и решил поиграть, голову заморочить, чтобы мы его показания проверяли и меньше занимались его сообщником.
— И он своего добился. Придется показания эти проверять. Черт, людей мало, — раздраженно ударил по столу Пашка. — В РОВД решили, что «висяк» скинут, поэтому из трех оперов одного забрали, а второго еще поручениями загрузили.
— Я им дам — забрали! Скажи, что, если оперов не будет, я на имя Евдокимова и Самойличенко такие рапорта накатаю!
— Ладно, решим. Все равно нам никуда от проверки показаний Бородули не деться…
ПЬЯНКА ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ
Серегу Пинцета — завсегдатая пивной и постоянного клиента отделения милиции поселка Сосновка — оперативник из моей бригады нашел в камере, где тот мотал восьмые за свою жизнь пятнадцать суток. У Пинцета была страсть спьяну бить посуду, окна и защитные стекла на автобусных остановках. Его последней на счету жертвой стал телефонный аппарат. Оказалось, что Пинцет хорошо запомнил Кузьму Бородулю.
— Хороший мужик. Правильный, — кивнул он. — И спокойный. В пивнухе познакомились за день до того, как меня ваши архангелы опять захомутали.
— То есть — четвертого числа, — произнес оперативник.
— Точно. Мы с корешами стояли. Он к нам подошел. Сразу видно, свой мужик — татуированный весь. Говорю же, свой в доску. Рассказал, как срок тянул, — они, оказывается, с Палычем на одной зоне куковали. Только в разное время. Мы ему по такому делу пивка налили.
— Не рассказывал, зачем приехал?
— Говорил, какому-то буржую что-то на даче ремонтировать. У него сумка с инструментами была. В тот день этот «пиджак» обещал ему заплатить. Кузя загудеть хотел.
— А потом?
— Потом я немного загрузился и хотел слегонца посуду в пивнухе побить. Но Кузьма удержал. Правильный мужик.
— Он был один?
— Один.
— Не говорил, что с кем-то хочет встретиться?
— Про «пиджака» говорил — и все.
— Ладно, сиди. И не бей больше телефонных будок.
— Так я не по злобе, а по глупости…
В тот же день Пашка Норгулин начал поиски мадам, собирающей стеклотару в районе автобусной станции Сосновка. Надьку Колченогую знали там все. Она была инвалидом второй группы и посвятила остаток жизни благородному делу очистки окружающей территории от пустых бутылок. Часть прибыли платила местной шпане, которая ограждала ее от происков конкурентов и прочих неприятностей. Пашка узнал ее адрес.
Надька жила в добротном кирпичном доме, во дворе которого стоял «москвич». Похоже, на бутылках можно было жить очень неплохо. Удивляться нечему. Рядом — пляж, куда по воскресеньям съезжаются горожане. Все с пивом и лимонадом. А бутылка — двадцать копеек. Пятьсот бутылок — сто рублей. Два дня стахановской работы.
Пашку Надька встретила настороженно. Видимо, проведала о новом законе, посвященном борьбе с нетрудовыми доходами.
— Ничаво ня знаю, бутылок нигде ня собираю, — загундосила она. Ей вторил мордатый, похожий на бульдога мужик, являвшийся ее мужем.
— Ничего не знаем. Все скоплено своим трудом, сделано вот этими руками!
— Да плевать мне, как это все скоплено, — отрезал Пашка. — Меня не волнует, где вы собираете бутылки и куда их деваете.
— А чего пришел тогда? — немного расслабляясь, но все еще настороженно осведомилась Надька.
— Пришел арестовать тебя за отказ от дачи показаний, — хмыкнул Пашка.
— Это как это? Это чегой-то?
— А то. Вместо того чтобы отвечать на вопросы сотрудника уголовного розыска, вы тут мне хоровую капеллу устраиваете. Не будешь ясно и четко отвечать на вопросы, поедешь со мной.
Надька поняла, что с ней шутить не собираются.
— А я чего? Я готова.
— Мы готовы, — поддакнул муж, но Надька зыркнула на него так, что его моментом сдуло.
Тупой и бестолковой Надьке понадобилось минут сорок, чтобы вспомнить — она действительно видела четвертого августа двоих субъектов. Один в темной телогрейке, другой в светлой куртке. Последний отдал ей пустую бутылку из-под пива.
— Пиво «Ячменный колос», бутылка чистая, мыть не пришлось, — неожиданно четко отрапортовала Надька — сработала профессиональная память на предметы стеклотары. Эх, если бы она столь же четко принялась описывать хозяев этой бутылки. Но куда там!
— А этого гаврика не видела? — Пашка протянул ей фотографию Бородули.
— Не, этого не видела.
— Он непохож на одного из тех двоих?
— Непохож…
Я получил все эти данные к вечеру. Было над чем поразмыслить. Мы сидели с Пашкой в моем кабинете и предавались дурному и скучному занятию — думали. Притом не слишком успешно.
— Пока все, что наплел Бородуля, подтверждается, — сказал я.
— Подтверждается, — согласился Пашка.
— Получается, приехал он на станцию один. Во всяком случае, в пивной он пребывал в полном одиночестве, пока не нашел себе хорошую компанию.
— Он мог потом вернуться на станцию и встретиться со своим напарником. Или пересечься с ним где-то у дачи Новоселова.
— Мог. Но… Судя по разговору в пивной, в тот день Новоселов обещал дать ему деньги. В руках у него был слесарный инструмент. Кузя был настроен на честную работу, а впоследствии на пропитие заработанных денег.
— И, не получив их, отправил хозяина на тот свет.
— Зачем при таком раскладе ему напарник? Тогда ведь убийство непредумышленное, умысел возник внезапно. Откуда взялся второй, с кем глушили коньяк и кого, возможно, видела соседка-старуха?
— Может, взял напарника, чтобы лучше справиться с работой по водопроводу.
— Судя по всему, там и справляться было нечего. Работа была почти закончена…
— Это еще бабушка надвое сказала.
— Осмотрим водопровод со специалистами, пускай скажут, какой там оставался объем работ… Мне кажется, легче допустить, что Бородуля действительно появился на даче один. Но до него туда заявились те двое, которых видела бабка из соседнего дома. Возможно, на станции именно их видели и Кузьма, и Надька Колченогая. Они побывали в доме раньше, чем Бородуля. Теперь вопрос — то ли они оставили в доме труп и Бородуля застал результат их труда, то ли они расстались с живым и здоровым Новоселовым, а потом заявился Кузьма, и его вражья рука нашарила на стене морской кортик. Ты какой вариант выбираешь?
— Не знаю.
— И я не знаю.
— Где же твоя следственная интуиция, Терентий? Ты Должен видеть человека насквозь, знать, когда он врет.
— Тебе бы все хохмить. Сам знаешь, как часто на этой интуиции и логике можно навернуться. Уверен, что человек говорит правду, а он водит тебя за нос. Или, наоборот, видно, что человек не сказал ни слова правды, физиономия блудливо-хитрая или растерянная, лепечет что-то. Так и хочется вкатить ему статью о даче заведомо ложных показаний, а потом выясняется, что он говорил сущую правду…
— Да знаю я, нечего меня агитировать.
— При таком раскладе мы не можем предъявить Бородуле обвинение в убийстве — нет ни доказательств, ни уверенности. Привлечь к ответственности тех двоих тоже не можем. Хотя бы потому, что не имеем представления, кто они такие.
— Будем искать. Проверять алиби. Копать окружение Новоселова. Они наверняка оттуда. Зазвонил телефон. Я поднял трубку.
— Здравствуйте, — услышал я голос начальника опер-части изолятора временного содержания. — Тут Бородуля поднял шум. Хочет тебя видеть.
— Если хочет, то увидит. Сейчас будем. — Я положил трубку и сказал Пашке:
— Бородуля без нас и дня прожить не может. Требует свиданки.
— Может, очередную повинную притаранит в клювике?
— Может быть. Поехали… Бородуля сиял, как медный таз.
— Слышьте, начальники, я вспомнил!
— Что вспомнил? Еще пару убийств? — спросил я.
— За кого ты меня принимаешь, — решил обидеться Бородуля. — А будете задевать мое человеческое достоинство — вообще ничего не скажу.
— И не говори. Тебе под вышку идти, а не нам, — хмыкнул Пашка.
— Трудно с вами, ментатми, говорить. Никакого обхождения. Одни угрозы.
— Кузьма, время — двадцать один час, — вздохнул я. — Тебе потрепаться не с кем? Ты нас для этого позвал?
— Я вспомнил, кто такие те два мордоворота, которых я на станции видел. Сказать?
