Минуту мы молчали. К нам шел Кныш, все еще прижимая рацию к щеке. Я знал, что Володя не станет разговаривать в присутствии незнакомого ему Леши, и пошел ему навстречу.
— До самого основания размозжен череп, — сказал Кныш, отводя меня в сторону открытого кафе. — Ориентировочно: вчера в полдень на Диком острове.
— А кто опознал тело?
— Ее брат. Он уже вчера вечером заявил, что сестра отправилась на остров и не вернулась. Крутился здесь только что, в черном костюме. На острове, говорят, в обморок упал, когда увидел, что от сестры осталось.
— Кто он такой?
— Москвич, кандидат наук, в недавнее время преподавал в МГУ философию, а сейчас занимается политикой, возглавляет партию радикальных мер.
— Вот как? У Милосердовой, оказывается, влиятельный родственник.
Кныш усмехнулся.
— Без влиятельных родственников она бы не открыла акционерного общества.
— Следы какие-нибудь нашли? — как бы между прочим спросил я.
— Да, на яхте следов много.
— Какие же, интересно? — Я почувствовал, как внутри меня все похолодело.
— Отпечатки пальцев. И все они идентичны отпечаткам пальцев трупа.
— И больше никаких?
Кныш отрицательно покачал головой.
— Штурвал, рычаг скоростей чисты, словно к ним вообще никто не прикасался. Наверняка убийца работал в перчатках… Что интересно — убивали ее на острове, а потом труп спрятали в трюме.
Мы дошли до столика под зонтом.
— Выпьешь чего-нибудь? — спросил я.
— Не могу. Я же на государственной службе, а не в твоей фирме.
— Не жалеешь, что ушел? Кныш усмехнулся.
— Так ты же не платил три месяца подряд! А детишки, между прочим, кушать хотят каждый день… Ну, ответь честно: ты в самом деле хочешь взяться за это дело? И есть заказчик?
— Заказчика нет. Причина в другом. Но об этом позже. Скажи, Володя, кто управлял яхтой? Не одна же Милосердова поплыла на остров?
Кныш крякнул с досады и почесал затылок.
— С капитаном вообще запутанное дело. Моргун утверждает, что Караев снялся вчера с якоря около одиннадцати часов утра и взял курс на Ай-Фока. А спустя часа три Дима видел капитана на берегу в пивбаре. Когда спросил у него, где «Ассоль», тот ответил то ли в шутку, то ли всерьез: «Сдал в прокат».
— Допросили Караева?
— В том-то и дело, что Караев исчез. Дома его нет, соседи говорят, что сегодня не ночевал.
— Ты его подозреваешь?
— Пока для этого нет веских оснований. Версия, что убийство совершено с целью ограбления, отпадает. На пальцах убитой остались нетронутыми кольца из золота и серебра.
— А с братом Милосердовой говорили?
— Братишка покойницы — очень немногословный тип. Сказал лишь, что никого не подозревает, что явных врагов у сестры не было, а потом добавил, что, дескать, бизнес — это всегда риск и не стоит предавать это дело громкой огласке.
Я собрался с мыслями, посмотрел Кнышу в глаза и спросил:
— Ты мне доверяешь, Володя?
Кныш терпеть не мог подобные вопросы. Все правильно, профессиональный мент не должен никому доверять. И все же мне нужен был мостик, чтобы перейти к главному.
— Короче, Кирилл! Если есть что сказать — выкладывай!
— На меня наехали. Кныш вытаращил глаза.
— Наезжать на директора сыскного агентства — себе в убыток Кто? Когда? «Гастролеры»?
— Нет, не «гастролеры». На меня пытались повесить убийство этой Милосердовой.
Кныш приоткрыл рот от удивления. Минуту он не сводил глаз с моего лица, словно пытался понять, не шучу ли я.
— Ну-ка, ну-ка, — сказал он. — Давай-ка все подряд и подробненько.
Я рассказал ему все, что случилось со мной вчера, начиная с ловли крабов у берегов острова и заканчивая белой накидкой и письмом, выполненным моим почерком.
— М— Да-а, — протянул Кныш, барабаня пальцами по столу и уже не глядя на меня. Он физически не был способен поднять глаза. Была у него такая дурная привычка, которая выдавала его недоверие с головой. — Где письмо?
— Вот! — Я вынул письмо, развернул его и положил перед Кнышем. — Обрати внимание вот на эти буквы, — торопливо сказал я, тыча пальцем в текст. — Затем на то, что касается моего вклада в «Милосердие»…
— Ладно, — перебил он меня, аккуратно складывая письмо и пряча его в сумку. — Сами разберемся. Накидка где?
— Я спрятал ее дома.
— Принесешь мне. Лично! И пока никому об этом.
— Естественно! — кивнул я и подумал о том, что Кныш врезал бы мне по балде, узнав о моей откровенности с Лешей.
— Ну ты даешь! — покачал головой Кныш. — Это же очень серьезно. Благодари Бога, что все это попало мне, а не прямиком в следственный отдел. Но рано радоваться. Вот накатают пограничники «телегу» в прокуратуру, будешь тогда отдуваться, Шерлок Холмс.
— Я надеюсь, что они не читали письмо.
— Индюк тоже надеялся… Ну, пока! Сиди дома и не вздумай исчезнуть, как Караев.
— Ну что ты!
Кныш даже не пожал мне руку, встал и быстро пошел к причалу, где еще митинговали несчастные вкладчики.
Я посмотрел в ту сторону, где я оставил Лешу. Он меня не дождался и ушел.
В темно-зеленом гидрокостюме Дима Моргун напоминал какого-то фантастического монстра — полурыбу-получеловека и своим видом заставлял трепетать отдыхающих, решившихся прокатиться на надувном «банане». Он привязывал его веревочным тросом к водному мотоциклу, буксировал подальше в открытое море, а затем врубал форсаж. «Банан» несся за мотоциклом по волнам со скоростью восемьдесят километров в час, и люди, сидящие на нем верхом, визжали от восторга и страха до тех пор, пока «банан» не без помощи Димы не переворачивался и пассажиры как горох с лету врезались в волны. Такой пируэт был совершенно безопасен, так как на каждом пассажире был спасательный жилет, зато здорово щекотал нервы, что обеспечивало постоянный приток клиентов. Один трехминутный заезд приносил прибыли не меньше пятнадцати долларов. За день Дима только на «банане» зарабатывал около семисот баксов.
Он встретил меня, как всегда, широкой улыбкой, от которой черные аккуратные усики начинали топорщиться и в физиономии Димы появлялось что-то кошачье. Редкой способностью отличался Моргун: пообщаешься с ним — и на душе теплеет, хотя никаких видимых причин на то не было.
— Прокатиться не желаешь? — промурлыкал Дима, поскрипывая своей резиновой кожей. В гидрокостюме, наверное, было очень неприятно ходить по пляжу — тело преет, задыхается, под мышками и в паху натирает. Но что поделаешь — это униформа, обязательный атрибут хозяина проката, отличающий его от рядового отдыхающего. По вечерам, когда пограничники запрещали выход в море плавсредствам и прокат закрывался, Дима надевал черные брюки, белую рубашку с короткими рукавами, на плечах которой сверкали погоны с золотистыми угловыми лычками, фуражку, украшенную совершенно невероятной по величине и пестроте кокардой, и с гордым видом фланировал по своей территории.
— Спасибо, — ответил я. — Я как-то с тобой уже катался. До сих пор морской водой сморкаюсь.
Улыбка Димы стала еще шире, глазки сузились. «Хитрый кот, — подумал я, — никогда не поймешь, что у него на уме». Я пытался рассмотреть, что таится в его глазках-щелочках, читал ли он письмо-подделку, но это было совершенно бесполезное занятие. В этом отношении Дима строго соблюдал этику: никогда ни о чем не спрашивал, если не был уверен, что собеседник этого хочет.
— Ты ко мне по делу или просто так? — спросил он небрежным тоном, хотя прекрасно знал, для чего я к нему пришел.
— Пообщаться надо, — ответил я.
— Понял, — кивнул Дима и свистнул своему помощнику — худому как скелет и черному от перманентно наслаивающегося загара парню: — Эй, Сережа! Покатай народ, я занят.
Мы поднялись на верхнюю палубу пирса, по которой тянулись два ржавых рельса, используемых для передвижения погрузочной тележки. Здесь нас никто не мог подслушать. Это было излюбленное место переговоров Димы, когда к нему приходили авторитеты или менты.
— Что интересует доблестного защитника прав обездоленных и сильных мира сего? — спросил он мягким голосом.
— Мне нужен Караев, — ответил я.
Не меняя выражения лица, Дима пожал плечами.
— Пропал мареман. Он сейчас многим нужен.
— Ты был последним, кто его видел вчера.
— Не думаю.
— Ты ведь сказал неправду, что видел его около двух часов в пивбаре?
— Естественно. Деду нужно алиби.
— Он ничего не говорил тебе о пассажирах, за которыми он пошел на АЙ-Фока?
— Кирюша, — с той же улыбочкой ответил
Дима, — я же не спрашиваю тебя, откуда в твоей лодке оказались вещи убитой Милосердовой.
Вот это удар! Дима даже не изменился в лице, словно сказал мне комплимент. Жуткая манера. У меня сразу пропала охота продолжать разговор.
— Еще вопросы? — любезно поинтересовался Дима.
Я дал психа:
— Ну что ты сияешь? Прочертил границу — и счастлив? Меня топят, понимаешь?
