Ознакомительная версия.
Серов вскочил с постели и запрыгал, голый, по комнате.
— Нет, это просто потрясающе! — заорал он, — ты представляешь, что такое «Ивеко»? Ты представляешь, сколько у меня денег? Да ваш сраный комбинат банку на один зуб, хотя мы и промахнулись! Да ко мне бабы пачками липнут…
— Гена, ты не сердись, но я думаю, что если мы поженимся, то Извольский дядю Мишу с комбината выгонит.
Серов осекся. Клава тихо поднялась и исчезла за дверью. Через мгновенье из кухни донеслось скворчание переворачиваемого с боку на бок цыпленка.
Минут через десять одетый и причесанный Серов явился в кухню. На обеденном столе уже благоухал залитый майонезом салат, краснела селедочка под шубой, и на фафоровых кружевных блюдечках при пустых еще глубоких тарелках лежали два румяных, только что из духовки, пирожка с вязигой.
— Ты это серьезно? — спросил проголодавшийся Серов, щедро зачерпывая осетровую уху из глубокой фарфоровой миски.
— Гена, ты не сердись. Ты на мне поженишься, может, на месяц, а дядю Мишу выставят навсегда.
— Черт знает что такое! — сказал вице-президент «Ивеко», заглатывая суп, — дожили, блин! Ну прям католики и гугеноты после Варфоломеевской ночи! Он был банкир, она была с завода! Слушай, позвони Федякину.
— Зачем? Чтоб сказать, что мы не поженимся?
— Мне все равно надо с ним поговорить.
Миша Федякин, первый зам Извольского, заехал в квартиру племянницы на следующий вечер. Днем у него были какие-то дела в обладминистрации. Если он и удивился, застав вице-президента «Ивеко» в джинсах и тапочках, играющим на полу с шестилетним Кирюшей, то у него хватило такта промолчать. Зато такт начисто отсутствовал у самого Кирюши: прелестное дите проковыляло к раскрасневшемуся с мороза Федякину, уцепилось за рукав и объявило:
— А дядя Гена теперь будет мой папа. Он хочет, чтобы мы жили в Москве, а мама не хочет. Мама говорит, что если мы уедем в Москву, то тебя выгонят с работы.
Надобно сказать, что для шестилетнего ребенка Кирилл просто удивительно емко обрисовал ситуацию. У Федякина отвисла челюсть, но раньше, чем он успел ее подобрать, в гостиную впорхнула Клава, сгребла Кирилла и повела его прочь из комнаты, объясняя, что дяде Гене и дяде Мише надо поговорить.
Федякин и Серов остались одни. Они некоторое время смотрели друг на друга, а потом Серов достал откуда-то из-за дивана бутылку с коньяком, налил себе рюмочку, выпил и пожаловался:
— Не, ну обалдеть. Ты вот скажи, может, во мне чего-то не хватает? Может, я урод? Или нищий? Может, я в постели плохой? Почему я хочу, а она не хочет?
И Серов обиженно засопел, не в силах уразуметь столь противоречащий узаконенной природе вещей факт. Федякин смотрел на него настороженно. Судя по его кислому лицу, известие о сватовстве москвича ничуть его не обрадовало, — ровно по тем же причинам, что и племянницу. Вот если бы «Ивеко» сейчас банко-вал на комбинате, тогда, да — это была бы потрясающая партия. А теперь — извините.
— Ты меня за этим позвал? — поинтересовался Федякин.
— Нет. Поговорить хотел. Об этой вашей… эмиссии. Ты о ней знал?
Слово «эмиссия» Серов произнес крайне ругательным тоном, таким, каким менее образованные его соотечественники произносили слово «блин».
— Нет, — сказал Федякин, — никто не знал. Говорят, там даже Черяга не все знал, а кусками. Хотя, конечно, деньги за бугром варил он.
— А голосовать ты за нее голосовал?
— Разумеется.
Дверь в гостиную приотворилась, на ковер вполз Кирюша и заявил:
— Дядя Гена! Давай играть в бибики! Губы Серова сложились в досадливую складку, он подхватил с ковра красивый грузовичок с пультом управления (кстати, свой же собственный подарок), вручил его Кириллу и вытолкал ребенка за дверь.
— После поиграем, — сказал Серов, — ладно? У нас с дядей Мишей серьезный разговор.
Вернулся к дивану, откинулся на подушки и спросил:
— А если бы ты был на заводе главным? Ты бы утвердил эмиссию?
— Разумеется, я бы голосовал «за».
— Довольно забавно, — сказал Серов, высоко подняв брови. — Я думал, мы друзья.
— И можно узнать, что тебя навело на эту мысль?
— Откровенность, с которой ты сливал информацию о заводе.
— Ничего я не сливал!
— Вячеслав Извольский будет другого мнения. А Денис Черяга постарается доказать ему, что он прав. Федякин встал:
— А ты дрянь! Я с тобой, как с человеком… а ты…
— А я — что? Тебе пять лет, Михаил Денисович? Ты не знал, что если ты рассказываешь противнику завода о финансах завода, это называется — шпионаж?
— Шпионаж — это то, за что получают деньги.
— А ты уверен, что не получал денег?
— Да как ты смеешь!
— ТОО. «Белое поле».
— Что?!
— ТОО «Белое поле» получило от банка полтора миллиона долларов под гарантии областной администрации. У ТОО два владельца — ты и атомщик Валя.
— Но Валя на эти деньги закупил… Серов перегнулся через стол.
— Ни черта он не закупил, ясно? Он перевел эти деньги на свою контору, обналичил их и положил в карман. Радетель, понимаешь, за бедных атомщиков… Ты думаешь, Извольский поверит, что вы не распилили эти деньги? Есть записи наших с тобой разговоров и есть платежки. Ты думаешь, что Извольский решит, что платежки не связаны с записями?
Федякин побледнел так, что Серов испугался, что он перегнул палку и его собеседника сейчас хватит инфаркт.
— Я… О господи! Какая же ты сволочь… Серов глядел заму по финансам зрачок в зрачок… — Ты влип, Михаил Иваныч, ясно? По самую свою шейку. Ты и твой Валя украли у области полтора миллиона. Только рыпнись — и губернатор тебя посадит. А Черяга тебя в домну вместо шихты засыпет…
Федякин сидел молча, глядя на своего моложавого собеседника остановившимися глазами. Серов чуть усмехнулся. Он прекрасно понимал, что именно сейчас чувствует Федякин. Как бы ни старался зам по финансам корчить честную мину при шпионской игре — а он прекрасно знал, что делает, сливая банку информацию о комбинате. Да, он не просил денег, чтобы была возможность отыграть потом ситуацию, — но в его возрасте все понимают, что дети рождаются не из капусты. Зам по финансам обустраивал свое гнездышко на случай почти неизбежной, как ему казалось, победы банка. Извольский поломал ему кайф.
— Ты помнишь, что сделали со Скоросько и Ста-шевичем? — безжалостно продолжал Серов. — А? Тридцать три года мужик на комбинате — с завода вышвырнули, из Сосновки выгнали, ребенок в Англии стипендию потерял, а ведь он завода не предавал. Он просто две копейки поднял, которые плохо лежали. Представляешь, что с тобой сделают? Губы Федякина шевельнулись.
— Что… что вы от меня хотите?
— На эмиссию наложен арест, — сказал Серов, — мы подали жалобу в ФКЦБ, что она ущемляет наши права как акционера. Пятипроцентного акционера, у нас, если помнишь, пять процентов всяко есть…
— Это полная чушь, — сказал Федякин, — ничего она не ущемляет. ФКЦБ вашу жалобу в мусорную корзину кинет. Рано или поздно.
— Совершенно согласен. Но, что характерно, это может произойти достаточно поздно. ФКЦБ у нас большая, что ей мешает сидеть и размышлять, правду мы написали или херню собачью…
Серов помолчал.
— Вот… а за это время могут произойти разные разности. Например, Извольский в Швейцарию лечиться поедет. И, скажем, Черяга вместе с ним. И остаешься ты на комбинате вроде как главный, так?
— Так.
— У тебя право распоряжения деньгами «Стил-вейл» есть?
— Ими три месяца как Черяга распоряжается.
— Но раньше это делал ты? И права этого тебя никто не лишал?
— Формально — да.
— Ну и проголосуй за отмену эмиссии, пока их не будет…
Федякин глядел перед собой остановившимися глазами.
— Значит, в Швейцарию уедут? — тихо спросил он.
— Ага, — беззаботно улыбнулся Серов, — в Швейцарию. Ты, главное, помни, что по документам ты полтора миллиона баксов у области свистнул… Так что если ты с нами дружишь, ты получаешься главный на комбинате, а если не дружишь, тогда извините…
— В Швейцарию, — повторил Федякин и залпом выхлестнул полстакана водки.
Федякин распрощался и ушел через четверть часа. Когда Клава заглянула в гостиную. Гена Серов сидел уже в полном одиночестве, а бутылка коньяка опустела на треть. Себя Серов чувствовал полной скотиной. Хотя, с другой стороны, если Извольский с Черягой кончатся, то всякие глупые причины, по которым Клавка не хочет принимать его предложения, пропадут сами собой.
Геннадий Серов налил себе еще полстакана, поглядел в зеркало. В зеркале отражался красивый сорокалетний мужик с правильными чертами лица и глазами цвета шкурки хамелеона. Гена поднял стакан и чокнулся с ровной поверхностью, гладкой, как стекла на небоскребе «Ивеко». «Можешь считать сегодняшни вечер маленькой лептой, внесенной в копилку будущего семейного счастья», — сказал Генка своему отражению и выхлестал коньяк.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПРОТИВНИКИ ОТКРЫВАЮТ КАРТЫ
Ознакомительная версия.
